«Чернильница»… Надо бы царевне забыть это непочтительное слово. Великих гневить опасно, великих женщин — вдвойне. Ходят слухи, что Ангелоликая умеет читать мысли. Сейчас-то она занята чтением собственной проповеди, но ведь наступит и момент, когда обратится во внутренний слух, чтобы проверить мысли собравшихся. И тогда у всех будут правильные мысли, а у тебя одной, как обычно, сплошные гадости и пошлости на уме.
Итак, пора настроиться и думать почтительно. Скажем, о том, что всякая форма хороша, если она только служит делу Смерти. Или о том, что форма у Ангелоликой — это далеко не всякая, а совершеннейшая из форм. Если долго твердить про себя слово «совершеннейшая», то непременно в него сама поверишь, а позже, когда царевна удостоится аудиенции, она тем вернее получит от хозяйки Цига всё то жестокое счастье, о котором мечтает.
Но о деле пока ни слова — рано!
Лучше внимательнее послушать проповедь — вдруг потом Ангелоликая с хитрым прищуром доброй тётушки поинтересуется, что из услышанного тебе приглянулось в особенности. Если начистоту, Оксоляне особенно понравилось про неотвратимую месть мятежникам (любит она такие темы, представляет в картинках), но надо будет сказать, что её искренне взволновала проблема безопасности Цига, ну или злостное несоблюдение царским режимом Эузы вечных и неотчуждаемых прав мертвеца.
Ага, последнее звучит красивее всего. Только как бы упомнить и не переврать эту длинную сложную формулировку!
Пока у Оксоляны длилась внутренняя борьба, проповедь завершилась и Ангелоликая вышла из-за кафедры для всесоборной некрократической молитвы. Образ, в котором она её начала, был всецело благостным: «чернильница» временно ушла, восторжествовала «тётушка».
— О славный и непобедимый Мёртвый престол, дарующий нам вечное посмертие! — провозгласила Владычица.
— О славный и непобедимый Мёртвый престол, дарующий нам вечное посмертие! — повторил слаженный хор голосов, заполняя собор усиленным и истончённым до пронзительности звуком до самых тяжёлых сводов.
— О избранный между человеками мёртвый народ Цига и всего Запорожья! — вдохновенно продолжала Ангелоликая.
Оксоляна повторила вместе со всеми. Озорная мысль пришептать к избранным народам и свой Уземф посетила её, но не была столь настойчива, чтобы непременно дойти до воплощения. Надо признать, Уземф покуда вовсе не заслужил того, чтобы царевна его протаскивала впереди себя в высшие сферы западного мёртвого мира. Нет уж, сначала в состав избранников войдёт царевна, а там уже наступит и черёд просто людей, дотла пропитанных одной из отсталых восточных культур, приостановленных в движении по пути прогресса (а всё из-за своего расположения: так близко к опасным границам Эузы).
— О торжество некрократической законности во славу и по милости нашего Владыки, подателя свобод и преобразователя наших природ… — Ангелоликая так и воспаряла к сводам, наслаждаясь музыкой собственного голоса, пробуждающего в подданных мощную стихию повиновения. Казалось, она только ради собственного развлечения усложняла речь, играючи присовокупляла к сказанному всё новые и новые обороты, а сама дожидалась, когда же её люди собьются — но те воспроизводили верно.
И даже Оксоляна ни разу не ошиблась, хотя декламировать такие долгие и сложные комбинации из громких слов было для неё внове. Царевна удивлялась другим, удивлялась себе, а пуще всего удивлялась звукам, которые выскакивали из её уст будто помимо воли. Чем дальше, тем сильнее она убеждалась, что в сложности произносимых Ангелоликой молитвенных заклинаний присутствует какой-то непостижимый глубокий смысл.
Вот это да! Вот это молитва! Всё счастье человеческого посмертия соединилось в ней. После этого пусть кто-то болтает, что истинная молитва должна твориться наедине. Какая ересь: ведь «наедине» значит «помимо Ангелоликой», а что за радость в пустом словоблудии помимо неё? Ой, да некогда искать, и без того ясно: нет там радости!
Мимоходом Оксоляна с недоумением отметила, что и её чувства к хору давних сподвижниц Ангелоликой сильно потеплели. А уж их прежняя единогласно осуждающая позиция претерпела вовсе неожиданную метаморфозу. Ей будто разом забыли красоту, молодость, желтоликость и кричащее мимо хора купоросное платье. Или всё заново вспомнят, как только завершится молитва?
До сих пор Оксоляна избегала внимательно рассматривать своих новых товарок по некрократическому хору. Лишь боковым зрением отмечала, что им не до надменных гримас в адрес провинциалки — во все глаза глядят на саму Ангелоликую, во все уши слушают, во весь голос повторяют. А тут обратила внимание — и обомлела: от давешних «чернильниц» в зале не осталось и намёка. Её, куда ни кинь взор, окружали одни «тётушки». Худые, малость согбенные — они и места-то теперь занимали гораздо меньше, хотя число их, скорее всего, не изменилось — Оксоляна заметила бы из ложи, если бы в течение молитвы кто-нибудь вставал и выходил.