В соборе Вечнотраурной Смерти мужчин вообще не было - ни одного. Женщины, женщины, женщины. Вернее, даже не вполне женщины, а только тот неприглядный тип мертвечих, который Оксоляна для себя определила презрительным словом "чернильницы".
* * *
Угу, кругом одни мертвечихи. Сварливые, старотелые, почти бесполые, почти все в тошнотворном окрасе 'кровь с молоком'. От женского в них только и осталось, что всепоглощающая зависть. Но если так, то для кого, спрашивается, царевна Оксоляна так вырядилась?
Почему Карамуф не предупредил? Знала бы - оделась бы так, чтобы меньше смущать омерзительных чернильниц. Скромно, как храмовая мышь. Любви бы от них не добилась, но, по крайней мере, не читала бы единогласное осуждение во всех обращённых на неё глазах.
Оксоляна мрачно забилась в угол гостевой ложи, куда большинство взглядов не добивало. Нет, её тело в купоросном платье так и сидело, где сидело, но сама она постаралась как можно дальше спрятаться. Пусть смотрят на вырядившуюся куклу, на пустую оболочку, а хозяйка останется незримой и не больно-то осуждённой.
"Плюют в морду, а мне не мокро. Бьют больно, а я довольна", - как писала одна мёртвая поэтесса, над которой в Уземфе похохатывали простаки. Что ж, её речь в сравнении с традиционной восточной поэзией и впрямь звучит грубовато. А ведь поэтесса знала, о чём писала, потому вовремя успевала от себя отстраниться, вот и не добивали до неё ни плевки, ни слова, ни удары. Не до конца воплощённые мертвецы такое проделывают всякий раз, когда попадают в позорные ситуации, не имеющие выигрышных перспектив.
Но кто-то ведь виноват, что царевна попала в неудобное положение!
Карамуф наверняка был в курсе, что на службу Ангелоликой в соборе Вечнотраурной Смерти мертвецы мужеского пола не допускаются, потому-то и сам сюда не пошёл. И раз ни словом не обмолвился, виной тому не могла быть простая забывчивость. Интриги, кругом интриги! Не царица ли Будула дотянула до Цига свои толстопалые щупальца? Не перекупила ли алчного карамцкого банкира как раз накануне самой важной встречи опекаемой им беглянки - с Ангелоликой госпожой?
Уму непостижимое вероломство!
Казалось бы, на двух предыдущих ступенях восхождения царевны - на званых приёмах у ближних сподвижниц Ангелоликой - Карамуф показал себя с лучшей стороны: провожал её, представлял, знакомил, мягко советовал. Но не усыплял ли он бдительность? Может, уже тогда знал, что продастся сестричке Будуле за её дурно пахнущие изумруды?
Нет, не похоже, что уже тогда. Ведь и в самом деле из кожи лез, чуть бальзамы не пускал из носу. Да и с Будулой иметь дело себе дороже - она ведь живая! Карамуф не дурак, чтобы о таком забыть. На живую союзницу он не поставит - не то воспитание.
Может, он раньше верил в Оксоляну, а теперь перестал? Но чем же таким она его разочаровала? Неужто слабо очаровывала мертвецов Цига? Да ведь все мертвецы-мужчины, встреченные на обоих званых приёмах, склонились к её ногам, включая даже сурового посланника Смерти по имени Запр. А обе тётушки-сподвижницы Ангелоликой, которые собирали гостей, отнеслись к ней благосклонно, по крайней мере, без явной враждебности. Увы, чего-то важного царевна не понимает. Запад - шкатулка с секретом...
Под сводами собора повис оглушительный удар гонга, возвещая начало некрократической службы. Царевна поспешила вернуться в своё тело - ведь больше на него никто не смотрел.
Общее внимание теперь приковывала роскошная трибуна в дюжине шагов от распахнутых врат центрального соборного алтаря, за которыми весело клубился священный сумрак. Трибуна пока пустовала, но вот сейчас, пройдёт лишь самая малость времени, и Ангелоликая осчастливит собравшихся редчайшей возможностью наяву себя лицезреть...
- Владычица!!! - раздался единодушный стон, когда в алтарных воротцах показалась невысокая согбенная фигурка с узковатым тазом, с лицом цвета чуть тронутого кровью молока.
Хотя нет, тщедушная фигура царевне лишь показалось (и где же были её внимательные глаза?)... Ибо на самом деле величественная дама не то что не горбилась, а с явной гордостью несла выпирающий живот, уверенно прилепившийся над тазом столь же выдающейся ширины, ну а цвет лица, в отличие от первого впечатления, предстал кроваво-красным почти без молочной примеси.
У меня глаза слезятся, догадалась Оксоляна. От благоговения. А ещё рассмотреть Ангелоликую в подробностях мешает освещение. Как-никак, собор посвящён Вечнотраурной Смерти, оттого и светильники на колоннах близ алтаря испускают какой-то необычный свет - с черноватыми тенями пополам. Сразу видно: их мёртвая светотень происходит из элитных святых мест Подземельного мирового яруса.
Но вот вышедшая из алтарных врат дама по специальной приступке тяжеловесно взбирается на трибуну, которая освещена намного ярче, зато затемнена куда слабее. Специально, чтобы позволить пастве вдоволь налюбоваться чертами главного лица города. Хозяйка Цига расположилась на трибуне поудобнее. Царевна Оксоляна так же, как и все, прикипела к ней взглядом. Какая же она из себя, Ангелоликая? Каков её дивный ангельский лик?
Ответ, к которому она пришла, Оксоляну настолько поразил и ошарашил, что она постаралась тут же его забыть - во избежание шпионского подслушивания мыслей. Но забыть не получилось. Как же забудешь, когда весь собор заполнен мёртвыми женщинами, удивительно похожими друг на друга, практически на одно лицо. Совсем недавно, в пылу дерзновенного мысленного зубоскальства царевна обозвала такой тип внешности злым словечком "чернильницы". Но при том она и думать не гадала, в честь кого эти все "чернильницы" так выглядят.
Сейчас за трибуной у алтаря стоял оригинал.
* * *
Ангельский лик составили выдающийся вперёд строгий подбородок, широкие скулы, круглые щёчки под ними - несколько более выпуклые, чем это бывает у живых людей. Нос выдающийся, хищный, примерно той формы, какой бывают клювы у западных орлов или грифов. Лоб невысок, но производит впечатление тяжести, так как выдаётся вперёд, нависая над глазками - маленькими, но заметными, круглыми, как монетки, но острыми, утопленными, но навыкате. Верно, для того и навыкате, чтобы не затеряться по обе стороны рельефного носа в густой тени от лба.
Всё-таки основу этого ангельского лика составляли лоб и подбородок - оба крепкие, массивные, точно наковальни: ими бы орехи колоть! Но вместо того, чтобы встретиться, сминая всё, что попадёт между ними, наковальни передали свою тяжёлую энергию рвущемуся вперёд носу. И не поздоровится тому, кто по неосторожности встретится на пути подобного носа, подпитанного упрямо-надменной силой подбородочного лба.
Ангелоликая повела носом и приступила к чтению проповеди.
- Слава некрократии! - сказала она.
И далее - много вроде и давно известных слов, но зазвучавших в её ангельских устах неожиданно и по-новому: об укреплении Мёртвого престола, о Торжестве светлых идей некрократического прогресса и сопротивлении неразумных врагов, о бедствиях Абалона и Дрона, о защите безопасности Цига, немыслимым в отрыве от идеи вышеупомянутого Торжества, о нетвёрдых в приверженности некрократии своекорыстных сателлитах, об Отшибине, которой надо дать испытательный срок и жёстко спросить за нарушение дисциплины, об Эузе, которой давно пора преподнести урок - жестокий, но такой необходимый для её выздоровления.
Славная вышла проповедь. Ангелоликая говорила с таким пафосом, словно надеялась докричаться до Мёртвого престола, порадовать самого Владыку Смерти. Говорила почти сама, лишь изредка поглядывала в записи - и вновь вскидывала к слушателям свой ястребино-ангельский профиль.
И вот странность: в минуты особого воодушевления сквозь ястребиные черты неуступчивой в отстаивании некрократических идеалов "королевы чернильниц" проглядывало совсем другое лицо: лишённое острых углов, сглажено-округлое, покрытое сетью трогательных морщинок, присобирающихся у глазниц, добродушно-усталое, тёплоглазое, всегда готовое уже после нанесения упреждающего смертельного удара всякого понять и простить. Лицо, при взгляде на которое Оксоляне вспоминались обе тётушки, на званые приёмы которых её приводил банкир Карамуф.