— Ты скоро там?!
И вот я снова в кабинете следователя.
— Дурачок ты, сам себя мучаешь — говорит он сочувственным тоном — Ты просто не понимаешь, например, что такое антисоветская пропаганда. Допустим, сидишь ты с кем-то, беседуешь. Случайно вырвалась какая-то шутка, антисоветская, а ты не сообщил об этом куда следует, то есть органам, и тот, кто её услышал тоже. Значит, ты это сказал специально или разделяешь мнение того, кто сказал такое при тебе. Ты же говорил, что законность не важна? Говорил! И неважно что ты имел ввиду и чья это цитата, главное, как это поняли другие! Органы не осведомил? Не осведомил. Это и означает, что ты вёл антисоветскую пропаганду.
— Эти слова сказал Карл Маркс! Я парторг, и именно я должен доводить до коллектива высказывания наших партийных теоретиков! Они не поняли, но тем не менее фраза была взята из официальных источников! При чем же тут именно я? Они просто вырвали из контекста…
— Молчать, контра! — взревел следователь, не дав мне договорить до конца — Посидишь в другом месте, тогда поймешь. И все расскажешь.
Стоять уже вторые сутки без сна и при беспрерывном издевательстве следователей не было никаких сил, но я продолжал молчать. Следователь временами, казалось, успокаивался, начинал снова убеждать, что я попросту не понимаю, что ничего страшного нет, вина моя мизерна. Он говорил, что упираться бесполезно, так как у него множество свидетельских показаний, включая показания моего капитана. С этим вопросом все решено. Следствие желает мне лишь добра, ибо мое чистосердечное признание облегчит наказание. Стоит мне подписать протокол, и я сразу буду отпущен в камеру отсыпаться. Ведь у меня еще все впереди, надо позаботиться и о своих родных. Я молча слушал, только скрепя зубами, угрожать моей бабушке и жене они начали уже давно, но получая с воли редкие передачи я точно знал, что по крайней мере Ира ещё на свободе. Я закрыл глаза, и почувствовал, как в мою руку вкладывают перо.
— Я! Ничего! Подписывать не буду! — глухо рычу я в полубессознательном состоянии.
— А я тебя — в крысятник, сука!— вдруг с яростью и ненавистью, побагровев до ушей, цедил сквозь прокуренные желтые зубы следователь.— Тогда поумнеешь!
«Это что-то новое — крысятник." — сквозь бред подумал я, а сам молчал. Молчал потому, что, во-первых, уже и говорить не было сил, во-вторых, всякое мое возражение только усиливало раздраженность следователя. Я уже потерял ориентировку во времени, слова следователя доносились глухо, как бы издалека. Наконец я, то ли уже теряя сознание, то ли засыпая, почувствовал, что ноги подкосились. Я прислонился к стене спиной и начал сползать вниз, пока не уселся на пол. Чувствовал это, но не мог противостоять.
Очнулся, не понимая, где я и что со мной. Солдат поднимал меня за руки, со стороны раздавался встревоженный голос. На мое лицо плеснули холодной водой, усадили на стул.
— Так признаешься?
— Бля буду не я — в полубреду отвечаю я
— Уведите — сказал следователь солдату — в двадцать вторую его.
По коридору меня провели мимо своей камеры. Мы спустились в подвал, и в темном коридоре загремел замок, открылась дверь, обитая железом, и из открытой камеры дохнуло смрадным, спертым воздухом. При тусклом электрическом свете открылась безотрадная картина. В узкой комнате, шириной два на два метра, весь пол был занят плотно спрессованными телами людей. Они спали. Слышался разноголосый храп. Идти было некуда, я остановился у двери и не успел опомниться, как тяжелая дверь захлопнулась. Постояв несколько секунд, стараясь собрать свои мозги в кучу, я сразу свалился с ног и впал в тяжелый беспокойный сон.
Сколько я спал, не понятно, когда меня с трудом растормошили, в дверях стоял корпусной.
— Жохов!
— Я.
— Имя, отчество?.. На выход!
— На, держи — конвоир протянул мне свёрток, из которого пахнуло копчёной рыбой. С трудом удерживая слюну, я запихнул кусок в рот и стал с жадностью жевать, не зная кого благодарить, за избавление от «крысятника» и за переданную явно с воли еду.
— Спасибо! Кто? — ответа меня конвоир не удостоил.
— Сейчас в свою камеру — тихо и спокойно произнес он.
Когда раскрылась дверь камеры, и я переступил ее порог, раздались возгласы удивления.
— Это ты, чиф? — как бы не веря своим глазам спросил боцман — Ты откуда взялся?
Староста, не дожидаясь моего ответа, пояснил:
— Ясно, что с конвейера.
Я начинал догадываться, что тот затяжной двухсуточный допрос со сменой следователей и есть не что иное, как печально знаменитый конвейер.