Призвал он тогда силу неведомую, что дремала до времени, дух свой томящийся обуздал, напрягся нутром богатырским — и cвeршил невозможное! Всю нечисть с себя отряхнул, приживалок распугал, водоросли преломил-разорвал и поплыл ввысь, к свету Божьему!
Открыл глаза свету, не поймет, где это он? Все вокруг бело. Стены белые, потолок белый, простыней укрыт белой-белой. Видит, царевна у изголовья сидит вся в белом, дремлет.
— Ах, царевна…
Встрепенулась царевна — ах! — руки вскинула — ах! — заголосила:
— И как же ты напугал-то меня, истоми-ил… Да всю-то душеньку мою исстуди-ил… Всю-то меня, белолицую, истерза-ал… Всю меня, молодую-свежую, замори-и-ил! Ах-ах-ах! И глазоньки-то мои плакали-плакали, и рученьки-то мои опустилися, и ноженьки-то мои подкосилися…
Лежит Корней, глаза закрыл, слушает царевнену музыку. Мочи нет — сладость какая!
— Дынная я, — говорит вдруг царевна.
— Дынная — значит беременная, — отвечает Корней.
— А ты почем знаешь?
— А я все теперь знаю…
— Так я тебе вот что скажу: коли родится что, будем вдвоем дите ростить. Он что мне родный, то и тебе. Не вздумай смыться.
— А назовешь как — Францель?
Было у Корнея четверо детей: Дарья, Елизавета, Татьяна да Иван. А ему все мало. Хочет еще столько же. И еще полстолько.
Род его крепкий, корнями уходил в глубокую древность. И крона знатная, развесистая. Не согнуть было могучее дерево, не сломать.
Но однажды случилось в Отечестве его Великое Противостояние. Брат на брата пошел, схватив топоры. И невидимые бактерии возникли во множестве и стали пожирать человеческое вещество. Тогда Великая Смута пала на государство. И человек, не ведая сраму, пожелал убивать. Разразилась битва невиданная. И не было в ней победителей, только разор да беспамятство. Да разруха на долгие годы воцарилась на земле его предков.
За время тех потрясений засохли корни славного дерева, поредела крона, осыпались листья, обломались ветви. Лишь одна его чудом сохранилась. И завещал тогда ему отец: «Кидай свое семя в обилии, прорастай корнями, возрождай в побегах древо наше».
Так завещал отец. И Корней все исполнил в точности. Женился по любви на девушке Анастасии, рода небогатого, но с традициями. И от любви их страстной и нежной дети пошли один за другим: Дарья, Елизавета, Татьяна да Иванушка. Очень радовался Корней сыну меньшему. Дождался-таки наследника. Будет кому славный род продолжать.
Но понимает Корней, на дворе глухая година, смута в сердцах да разруха в умах. Жизнь человечья шатка и ненадежна. Надо корни пускать основательно.
Лежит Корней, глаз от царевны отвести не смеет. «Господи, — думает, — до чего ж пригожа… Да в таком множестве та пригожесть. И нога устремлена в бесконечность, и бедро сбоку, как облак, и звезда сияет во мраке. И во всем этом мощь непомерная ощущается. Вот, вот кто мне детишек нарожает. Богатырка ты моя белотелая».
А царевна, будто мысли его читает.
— Пойдут у нас детки во множестве. А что? Я женщина молодая, в соку, да без претензий. Нарожаю подряд двенадцать молодцев, а ты их знай воспитывай в законе и строгости. Чтоб было кому хозяйство передать. Хозяйства-то, поди, много? А? Много, говорю, хозяйства-то?
— Осталось кой-чего.
— Во-от. За ним присмотр нужен. Учет да прибавка. А то пустишь по ветру родовое гнездо со своими единоверцами. И деткам от тебя проку не будет.
— Были бы детки, а хозяйство приложится.
— Ишь ты какой, разлюбезный мой друг! Ты меня не серди! Грудь мою не волнуй понапрасну. Вредно мне такие речи выслушивать. Я женщина в положении и от речей твоих бестолковых и подлых могу впасть в депрессию. Да выкинуть плод раньше срока! — зарделась царевна, принялась рыдать. — И… и… и потом…
— Что? Что? — Не рад уж Корней, что в разговор встрял. Лежал бы да слушал царевнену музыку.
— И потом… неужто caм не прозрел? Экий ты-ы-ы… Дитям отец нужен.
— Taк вот он я…
Прекратились враз царевнены рыдания. Смотрит на Корнея удивленно.
— Экий ты у меня, прости Господи, простой. Дитям не потрет твой нужен, а имя-отчество. Да пристанище. Да чтоб церква отношения наши освятила и благословила на дальнейшее жизненное проживание. А то начнешь от меня отдаляться.
— Все, — говорит вдруг кот и зевает.
— Что значит все? — удивляюсь я.
— Все — значит сказке конец, — говорит кот.
— Как то есть конец? — заволновался я. — А продолжение, а счастливый финал?