— Вот и ладушки, — думает Гарри, одевая сюртучок и застегиваясь на все пуговки, — вот и славненько. Полетаем сегодня, косточки разомнем.
И шепчет Егору: «А ты возьми полный стакан да и выпей. Вот уж веселья, вот радости будет».
А что? Не мы ль жертвою пали в борьбе роковой? Хватил стакан Егор… и понесла его нелегкая во тьму окольным путем.
Подхватил его Гарри, поволок кривыми дорожками да темными закоулками к цели заветной в глубь страны.
Долго ли, коротко бродили они по местам непонятным, поездом ехали, автостопом передвигались, водки море в себя опрокинули, пока не попали в местность примечательную и нам небезызвестную.
Идет Егор по Сретенскому бульвару, помят и понур. Сапоги до дыр истоптал, шинель лохмотьями висит, в глазах скорбь и неприятие жизни. Как есть — пьяница шелудивый. Мотает его со стороны на сторону. Куда попал — сам не знает. Да уж теперь все одно.
А Гарри вокруг вьется, то в спину толкнет, то в бок — в нужном направлении выводит. Задумал негодяй погубить солдата…
Сретенку пересекли, он его опять в бок — в переулок потемней поворачивает да во двор заводит. Остановился солдат у камня серого, смотрит, а камень чудесным образом сам собой сдвигается.
За ним черный провал.
Испугался солдат, бежать хочет, да ноги не служат, в землю вросли. И говорит тогда Гарри: «Все, пришли, солдат. Здесь твой дом». И толкает Егора в спину.
Полетел солдат в провалище. Сколько летел, одному Богу известно. Может, сутки, а может, и трое. А может, и целый месяц.
Очнулся Егор в том темном омуте — испугался. Засосала его страшная трясина в чрево свое, ах засосала!
Приоткрыл глаза, огляделся кругом — зала просторная. Сам он на диване вроде лежит пледом укрытый. У изголовья светильник с абажуром. Кругом пыль многолетняя, паутина свисает да плесень по углам.
А напротив на стуле Гарри. Ручки сложил, ликом кроток, выражение на лике угодливое. Выражение такое, что будто Егор в забытьи, а Гарри как бы в испуге и переживаниях.
— Как самочувствие, а? — спрашивает Гарри как бы участливо.
— И ты еще спрашиваешь, песий сын, — хрипит Егор.
— Если водицы испить, так я вон поставил в ковшике. Холодненькая. Здесь родник из-под земли бьет. Так что с водицей проблем нет.
— А с водкой?
— Что с водкой?
— Проблемы есть?
— Проблем нет. Водка есть.
Встрепенулся Егор: где? где?
— Так вот же она….
Смотрит Егор, глазам не верит: бутылка непочатая на столе стоит завода «Кристалл». Рядом стакан.
— Ну ты фокусник… а закусить?
— Чего изволите-с?
— Лимон изволим.
Испарился Гарри, через минуту-другую появляется с лимоном в руке и пачкой пельменей.
— Экий ты шустрый. А это зачем?
— Питаться тебе надо. Вон худой какой. Я сейчас отварю порцию, а ты лежи пока, опохмеляйся.
— Черт с тобой, валяй. Только интересно знать, с чего такие милости?
— Ты мой последний шанс. Я тебя оберегать намерен.
— Это так-то ты меня оберегаешь? Да? Кинул в омут заплесневелый, водкой накачал… К свету хочу! На чердаке лучше жить, чем в дыре твоей подлой.
— Нельзя нам на чердак. Оттуда упасть можно. А здесь хорошо, тихо… Работать начнешь, совсем просветлеешь.
— Работать? Уж не на тебя ли?
— Дворец золотой возводить будем, во благо Отчизны. На вот, ешь пельмени… горяченькие.
— А горчица?
— Нет горчицы.
— А ты слетай на тот свет, пошустри. И сигарет прихвати. И шампанского. И закуски всякой. Новоселье справлять будем. А я соседей пока обзвоню. Не с твоей же угодливой мордой праздновать.
А соседям и звонить нечего. Люди творческие — интуиция, как у волков. Нюхом праздник чуют. Не успел Гарри закуску разложить, в дверь скребутся. Корпус быстрого реагирования десант высадил.
Ох да эх раздается у входа.
— Иди открывай, — говорит Гарри, — первая партия. А я в тебе пока посижу. Инкогнито.
Открывает Егор дверь — стоят двое. Бороды с проседью. Из всех карманов портвейн торчит. Бутылок пятнадцать.
— Циолковский, — сказал Циолковский.
— Мичурин, — сказал Мичурин. — На огонек зашли.
— Где это вы огонек увидели? — спрашивает Егор.
— Мы не увидели. Мы предопределили.
— По какому поводу гуляем? — интересуется Мичурин.
— Русская болезнь кривизны — запой, — говорит Егор.
— Эт мы понимаем, — говорит Мичурин.
— Аналогично, — говорит Циолковский. — Нам здесь нравится. Мы у тебя поживем недельку.