Сначала картину освятили, потом папу, а дальше прочие ритуалы произвели по всем щелям. Чтобы духу моего нигде не осталось.
Только зря старались: я мамзель незаурядная. Имею свойство проникать основательно.
— Давай выпьем, — сказал на это Егор и потупился.
— Ах, мы уж приехали… — сказала царевна. — Видишь домишко сирый, фундаментальной эпохи? Это мое.
— Давай выпьем так, чтобы мир содрогнулся и разлезся по швам.
— Кстати, о стервах… — продолжила царевна интересную мысль. — Это только сейчас Настька про Бога вспомнила, а до этого все, как у людей: изменила Корнею самым тривиальным манером — с другом семьи.
— У меня на болотине душу до костей просквозило. Все продрогло внутри и оцепенело…
— Магазин за углом, значит. Только больше килограмма не бери, я на диете.
Взял Егор столько, потом пол-столько и еще четверть-столько. Хотел еще взять чуть-чуть, но догадался, сколько ни возьми, все равно не хватит.
Возвращается к царевне, а она уж стол накрыла, закуску сгоношила, индейку жарит с яблоками.
А стол агромадный, словно айсберг в океане, только богатырке за ним и восседать да на холопов покрикивать. Так не обзавелась царевна холопами, вот сама и кухарит.
Стаканы на стол выставляет и говорит невзначай:
— Экий, Егор, ты стал огненный… прям, как живописец Феофан Грек какой, духом от тебя неземным сквозит, уж не бес ли в тебя вселился?
— Может быть, — говорит Егор рассеяно, — и вселился… Не мое дело знать.
— Очень ты на Корнея сейчас похож… Тот тоже, когда водку вблизи ощущает, все выпендривается. Ты не томи себя, выпей. У меня можно запросто.
Выпил Егор столько, потом пол-столько, потом четверть-столько и говорит:
— А ты случаем Грушеньку не знала?
— С этого бы и начинал, сокол ясный… А то сидит, глазами стреляет почем зря. Знаю. Все знаю. На то и царевна я, чтобы все про всех знать.
— Ну так что с ней, где она? Говори!
— Ах, — встрепенулась царевна, — чую, стряпня моя подгорает! — И опрометью на кухню. Через минуту-другую выплывает с индейкой на подносе. Идет, как пишет, в розовых одеждах с золотой отделкой; индейка же возлежит в натуральном виде…
— Вот, стало быть, закуска подоспела знатная, — улыбнулась игриво, звездой полыхнула. — Под такую красавицу, можно и загудеть ненароком…
— Так что же Грушенька?
— Грунька-то? А что? Грунька нам не помеха. Далеко она…
— В каком смысле?
— Да безо всякого смыслу. Замуж вышла и укатила в Финляндию. Ей к свадьбе жених машину подарил. Тойота, королла экс Л, серебрянкой крашеную. На ней и укатили.
Ничего не сказал на это Егор, только налил стакан полнехонько.
— Ты чего это, солдат, ликом сник. Брось. Такой мужчина таинственный… Да за тобой тетки в стада сбиваться будут и ходить по пятам. А ты знай кнутом пощелкивай да выбирай себе самую гладкую.
— Кнутом, говоришь?
— Кнутом, кнутом… Женщина, она, что природа, ей строгий хозяин нужен.
— А зачем природе хозяин?
— Да ты не перечь мне! Нужен и все. Уж я-то знаю.
— Избил я ее плетью в кровь.
— Неужто?
— Избил, а потом в ноги пал, прощение вымаливал. Ушла, не простила…
— М-да…
— Пьяный был.
— …естественно.
— Искал ее месяца три. В болотину топучую забрел, насилу выплелся. Такие, Ах, дела…
— Дела, конечно, житейские. Но, по моему мнению, весьма бестолковые. Я тебе так скажу, грубо и зримо: дурак ты, Егор. Где это видано, чтобы мужик у бабы ногах валялся, прощенье вымаливал. Да тебя после этого ни одна марьяна из порядочных не востребует.
Вспыхнул Егор от таких речей, выпил стакан разом, еще налил.
— Благодарю за урок, — говорит.
— Не стоит благодарности… возьми на память эту маленькую истину.
Затуманилось в голове у Егора от этих слов. Заплелись мозги, потемнело в глазах. Видит, господин странный из тьмы выдвигается, на нем пиджак в бриллиантовых звездах и золота полон рот.
Подступился к Егору, шепчет на ухо: Если ты мужчина, возьми ее — самую опасную из всех игрушек.
Схватил Егор бутылку со стола да как жахнул — расшиб его на мелкие дребезги. Только искры золотые брызнули.
Замотал тогда головой, прогоняя напасть. На царевну глянул — обомлел. Возлежит царевна на столе, среди закусок и вин в натуральном виде, аки индейка. А розовое с золотым по полу раскидано.
— Что, солдат, оробел — угощайся. Али не желанна я?
Выпил Егор еще. Сорвал одежды в нетерпении, и принялись они ночным бытом блуд творить.