А талантливый, хлебанув водки, несся на всех парах к очередному провалу. Яркий сполох концертной деятельности неизбежно угасал. Я № 1 и я № 2 синхронно отвалились в никуда, то есть в глухой и черный мрак, без всяких сновидений.
Все это повторялось с достаточной периодичностью несколько раз: провал, вспышка и вновь провал. И вновь вспышка.
В очередное пробуждение зрителей поприбавилось. К Автопортрету приехали родственницы из Белоруссии. Две молоденькие штучки с чемоданами закуски. Я помню, на столе вдруг появилось изобилие: огурчики, сало и прочая маринованая классика.
Вот тут бы мне и исполнить программу на бис. Но интуиция, моя умная и нежная интуиция сказала: «Вали отсюда, мудила ты грешный… Ты же не бомж и не Достоевский с психоанализом на лице. У тебя есть чувство меры и вкус. Вали от этой классной закуски и провинциальных иностранок. Зачем тебе все это нужно??».
И я засобирался. Я вообще-то мальчик послушный. (Когда в наставницах такая очаровательность и нежность, как моя интуиция.) И был моментально вознагражден.
Во-первых, хозяин подобрел бровями и бородой. Он даже сказал что-то вроде: «Заходи еще». А во-вторых… А во-вторых! (Это достойно быть зафиксированно в каких-нибудь суперанналах.) Ко мне подошла метростроевский инженер Елена (Прекрасная) и срывающимся от волнения голосом стала объяснять, что у нее очень много денег вообще и в частности тоже много. Она просто не знает, куда их деть. И предлагает мне 100 тысяч на дорогу. (Ну что я говорил — чудеса в решете!)
К тому времени казна моя изрядно пообтрепалась и поредела, но брать у женщины деньги (?!). Гусары мы или кто? Но интуиция мне сказала просто: бери, гусар, ты их заработал.
На улице, где было темно и противно (опять! это что ж такое? ее дежурное состояние?), Альбина мне выдает, между прочим: «Деньги надо поделить по справедливости». (Ох?) Давай, мол, полтинник и разбежались.
Но тут сработал мой опыт общения со слабым полом. Поддатых подруг надо сдавать туда, откуда брал. По месту приписки.
Когда я первому же встречному водиле, бурлаку на «Вольве», сказал: «Сто. Но в два конца», он высадил предыдущего пассажира, не взяв с него ни рубля и согласился на все. Альбина чуть не рыдала: «А мое пиво!».
На пиво у меня и свои оставались. И еще на клюквенное пойло (далось же оно мне!). И мы зашуршали нах хаузе. Альбина счастливая, в обнимку с пивом, я — с сознанием выполненного долга (не того, что притаился у письменного стола, а того, что водил меня, как леший, по местам нехорошим, да все-таки вывел назад к очагу).
Вот, собственно, и все.
Как говорится, встряхнулись…
Кошмарный сон, страх Господень и чудеса в решете в одном флаконе я увозил с собой. Доводится, этим флаконом стало мое глупое сердце…
(Эти многозначительные черные точки означают муки постимпрессионизма. За вчерашний чумовой импрессионизм необходимо платить полной мерой. Ну, так ведь, а как же! Закон.)
Все нормально. Это я. Ваш смиренный сочинитель. Помытый и внутренне обновленный, склонился над листами. Жду сигнала к выступлению.
А за спиной ОНО (догадываетесь кто). Аккуратно стриженное в чистой униформе. На боку нововведения — резиновая палка и газовый пистолет в кобуре. По-моему, это лишнее…
Все нижесказанные слова я посвящаю Виктору Михайловичу Грачеву, художнику и моему товарищу, погибшему в боях на нашем общем поле брани.
Птица задумался ни о чем. Оно было фиолетовое с изумрудными вкраплениями.
Птицу это взволновало. Он знал, что с этим делать…
Он стал это культивировать.
Он выдавил в одну банку тюбик кобальта фиолетового, в другую изумрудную зеленую…
Увидев краску Птица насторожился.
Краска была живая.
Она пахла земляникой.
Птице захотелось ее съесть.
Но душа ликовала и желала большего. Душе хотелось оставить след. И Птица его оставил. Огромное фиолетовое пятно с изумрудными вкраплениями образовалось на холсте.
Но этого было мало. Не хватало главного.
Тогда он в священном трепете окунул кисть в желтое.
Желтый цвет привел его в неистовство.
Он ощутил свободу. Свободу реализованного желания.
Птица затрепетал и воспарил.
Холст засветился красками. Ясно и бескомпромиссно.
Все остальное оставалось серым и плоским. И повергло его сердце в уныние.