— Разумеется, — откликнулся попугай и слетел с жёрдочки. Дверца клетки была всегда нараспашку, но Федди редко выбирался наружу. Зато Мэдисон всячески стремился скрасить его одиночество, и они частенько болтали о чём-то своём на языке попугаев.
— Помнишь, мы хотели устроить праздник, Мэд? — напомнила госпожа Холдсворт, когда Мэдисон опустился на кухонный стол. — Ты хотел, чтобы он приходился на четвёртый четверг ноября. Это послезавтра.
— О, мадам, как хорошо, что вы мне об этом напомнили, — спохватился попугай. — Столько дел, всё вылетело из головы.
— Мы будем праздновать твой день рождения?
— Нет, мадам. День благодарения.
— Вроде бы это американский национальный праздник?
— Точно. В этот день американцы чтят память отцов-пилигримов. Ведь в четвёртый четверг ноября пилигримы Плимутской колонии устроили пир в честь первого урожая, собранного в Новом Свете. Мне казалось, что будет весело отметить моё возвращение домой именно в этот день.
— Ты прав, — согласилась госпожа Холдсворт. — Именно так мы и поступим.
В четверг вечером, когда ужин в честь Дня благодарения уже благоухал на плите, Мэдисон заглянул на кухню:
— Мы будем ужинать здесь, мадам?
— Но мы ведь всегда ужинаем на кухне, Мэдисон, — удивилась госпожа Холдсворт. — Ты разве не знаешь?
— Конечно знаю. Просто… я подумал, что в этот праздничный день Федди тоже должен быть с нами. Мы же не можем оставить его одного в гостиной, когда все будем на кухне.
— Хорошо, Мэд. Я поставлю поднос и для него.
Довольный Мэдисон возвратился в гостиную, где господин Холдсворт и Гарри играли в шашки.
— Как там наш ужин?
— Почти готов, сэр. И госпожа Холдсворт пригласила Федди к столу.
— Слышал, Федди? — улыбнулся Гарри. — Ты будешь ужинать вместе с нами.
— П’ошу п’ощения, я не хочу есть, — откликнулся Федди.
— Отдаю тебе должное, Мэд, — похвалил попугая папа. — Ты сотворил с этой птицей чудеса.
Мэдисон почесал голову.
— Вы ещё не знаете самого главного, — загадочно сказал он.
В этот момент госпожа Холдсворт позвала всех к столу.
— Пойдём, Федди, — сказал Гарри. — Мама приготовила столько вкуснятины.
— Возьми меня на ’уки, Га’’и, — попросил Федди. — Мне нездо’овится.
Когда вся семья устроилась за столом, господин Холдсворт налил вина себе и госпоже Холдсворт и кока-колу Гарри.
— Прошу всех поднять бокалы и выпить за чудесное возвращение Мэдисона домой, — провозгласил он.
— За Мэдисона! — закричали Гарри и госпожа Холдсворт и дружно заработали вилками. У одного Федди не было аппетита.
— Федди, — забеспокоилась госпожа Холдсворт, — почему ты ничегошеньки не ешь?
— П’ошу п’ощения.
Сладкоежкам Гарри и Мэду больше всего понравился пудинг с фигами, изюмом и жёлтым сахарным песком (по рецепту дядюшки Джорджа).
Когда все закончили трапезу и госпожа Холдсворт уже хотела идти мыть посуду, Федди, не проронивший за весь ужин ни слова, вдруг резко сел на поднос, издал глухой утробный звук и снова, пошатываясь, поднялся на ноги.
А на подносе, к великому изумлению Холдсвортов, осталось лежать маленькое, блестящее, жемчужно-белое свежеснесённое яйцо.
Гарри, папа и мама во все глаза уставились на Федди.
Потом на яйцо.
Потом на Мэдисона.
— Зовите меня Феде’ика, — попросила бывший Федди.
— Зовите меня папа, — поклонился Мэд.
Кошачья леди
Глава первая
Утром двадцать второго января 1901 года в доме у Мьюриэл Понсонби проживало шестнадцать кошек (считая котят). К вечеру того же дня народились ещё котята, доведя число до круглых двадцати.
Это событие, как водится, было занесено в большую книгу, озаглавленную «Книга дней рождения (исключительно кошек)».
Мисс Понсонби, следует пояснить, была пожилой леди, и жила она одна в просторном поместье, принадлежавшем ещё её родителям. Из-за того что она всегда ухаживала за ними, мисс Понсонби так и не вышла замуж, после же их смерти дочь дала волю своей любви к кошкам. Правда, некоторых из народившихся котят приходилось отдавать, и тем не менее поместье Понсонби — так назывался её отчий дом — всегда изобиловало этими животными.
Мисс Понсонби жила уединённо и с сельскими жителями общалась мало, разве что изредка ходила в местную лавку покупать провизию себе и кошкам. Большинство сельчан считали её безобидной и вполне милой старушкой, но находились и такие, кто называл её колдуньей. Отчасти из-за этого все до одного звали её Кошачья Леди.