Долго лодырничал ты.
Гарри напевал сочиненную им песенку, и ему казалось, что рейнские волны звучно подпевают и слегка посмеиваются над необычным прилежанием юноши. Он рисовал в своей фантазии грозный призрак гения зубрежки, который являлся перед ним в виде старого профессора в халате и ночных туфлях. Гений зубрежки размахивал старыми учебниками и указывал рукой куда-то вдаль.
Гарри виделись зубчатые башни старинного Геттингенского университета Георгии Августы. У него зародилась мысль переселиться в Геттинген и стать студентом этого прославленного университета.
Но пока это были планы. Гарри наслаждался чудесной природой живописного Бейля. Эта деревушка как бы была создана для поэтического вдохновения. Там Гейне начал писать свою трагедию "Альмансор". Вокруг были люди, занятые сельским хозяйством, упорно трудившиеся над своими садами и огородами: им не было никакого дела до поэзии. По вечерам раздавался мелодичный звон колокольчиков, и пастушки гнали домой стадо. Умиротворенно пел колокол деревенской церкви но воскресеньям. Невозмутимый покой навис над мирной деревушкой. Крестьянская нищета, драмы повседневной жизни - все это пряталось под черепичными крышами и, казалось, страшилось выйти наружу. "Райский Бейль", - так думал про себя Гейне. В своих поэтических мыслях он уходил далеко от этого прирейнского обиталища. Он писал "Альмансора", и средневековая Испания в эпоху борьбы с маврами вставала перед ним во всей своей суровости. Поэт хотел, чтобы его читатели, а может быть. и зрители полюбили благородного и смелого юношу Альмансора. Когда в средние века испанские рыцари огнем и мечом прошли по стране, заставляя мавров креститься или покинуть ее, Альмансор вместе со своим отцом бежал из Испании. Но сердце его осталось на родине. Оно принадлежало красавице Зюлейме, дочери друга его отца, Али, который предпочел стать христианином и отречься от мусульманской веры мавров. Зюлейма тоже стала христианкой, но это мало тревожит Альмансора. Пренебрегая опасностью, он возвращается в Испанию, где уже ярко пылают костры инквизиции и господствует католический фанатизм.
Шлегель внушил Гейне любовь к средневековой Испании с ее богатой литературой, насыщенной романтикой героизма. Но Гейне в своем "Альмансоре" пошел наперекор Шлегелю и другим романтикам. Они прославляли борьбу христианских рыцарей-испанцев с "неверными" - маврами - и восхищались торжеством "креста над полумесяцем", то есть католичества над мусульманством.
Гейне стал на сторону притесняемых и гонимых маврон и восставал против религиозного фанатизма испанских рыцарей и монахов, сжигавших мавров на кострах "во славу божию".
Гейне писал свою трагедию и с нетерпением ждал того часа, когда он сможет прочитать хотя бы отрывки из нее боннским друзьям. Да, его, наверно, поймут и Штейнман, и Руссо, и Александр Витгенштейн. Это все юноши мыслящие, как он, ненавидящие насилие и произвол. А Шлсгелю, наверно, "Альмансор" не понравится, если он только вдумается в его смысл. Впрочем, он и не собирался показывать свое детище профессору. Гейне вложил в "Альмансора" всего себя, и ему было бы больно, если бы Шлегель не понял трагедию, подчеркнул неудачные строки и осудил идею поэта.
Когда Гейне обдумывал свое положение в Бонне, ему все решительнее хотелось оставить этот город, где он так охотно отвлекался от юридических занятий. Он понимал, что ему во что бы то ни стало надо было окончить университет. Этого настойчиво требовали родные, особенно дядя Соломон. Кроме того, Гейне находил, что профессия адвоката лучше, чем то торговое ремесло, к которому его пытались приучить в Гамбурге.
Осенью 1820 года Гейне распрощался с друзьями по Боннскому университету и отправился в Геттингеи.
"УЧЕНОЕ ГНЕЗДО"
Когда курфюрст гапиоверский и английский король Георг п основал в Геттингене университет, названный в его честь "Георгией Августой", город Геттинген, доселе ничем не примечательный, стал привлекать молодежь со всех концов Германии. С середины XVIII века Георгия Августа расширялась и отстраивалась. Открывались новые факультеты, и первый куратор университета, министр Мюнхгаузен, немало заботился о процветании своего учебного заведения. В то время особенно была известна огромная университетская библиотека, и неудивительно, что она стала пристанищем не только настоящих ученых, но и сухих педантов-буквоедов, любивших шуршать пожелтевшими страницами старинных книг и рукописей.
Понадобилось не много времени, чтобы новый студент Геттингенского университета Генрих Гейне пожалел о том, что покинул Бонн. Там у него было хоть несколько искренних друзей, а в профессорах он находил хороших советчиков. В Геттингене все выглядело по-иному. Когда Гарри входил в темноватые коридоры университета, ему казалось, что он находится в каких-то древних катакомбах, где пахнет плесенью и затхлостью. Хуже, что такую же затхлость он чувствовал на лекциях профессоров, которые сухо и с напыщенным высокомерием из года в год повторяли всё те же избитые истины и сомнительные факты из своего курса. И Гарри со свойственным ему юмором сравнивал геттингенских педантов с египетскими пирамидами: и те и другие несокрушимо высились в сознании своего достоинства, с той только разницей, что в университетских пирамидах не было сокрыто никакой мудрости.
Не более отрадное впечатление производил на Гейне и сам город Геттинген - как он говорил, "прославленный колбасами и университетом". Город был населен узколобыми мещанами, погрязшими в мелких сплетнях и тупом самодовольстве. И студенты здесь очень отличались от боннских. Гарри не нравились напомаженные, франтоватые бурши, кичившиеся своими студенческими корпорациями. Они отличались цветом шапочек и кистей на курительных трубках и носили столь же громкие, сколь и дикие названия "фризов", "тевтонов", "швабов", "саксов", "тюрингов", "вестфальцев" и т. д. Нося имена древнсгерманских племен, эти студенты старались подражать своим далеким предкам времен переселения народов.
Какие-нибудь "фризы" или "тевтоны" ордами слонялись по Вендской улице, горланя песни и задевая друг друга, чтобы затеять кровавую драку или дуэль. Такие бессмысленные и жестокие побоища устраивались обычно в окрестных деревеньках, и нередко на лицах дуэлянтов оставались глубокие рубцы, которыми эти дикари очень гордились.
Это были грубые и неотесанные парни, туго усваивавшие университетскую науку. Те, что побогаче, проводили время в многочисленных пивных и харчевнях, а бедные студенты жили уроками или становились прихвостнями богатых.
Гейне принялся за юридические учебники. Обладая хорошей памятью, он легко усваивал бесконечные статьи и параграфы римских законов, а также многочисленные комментарии к ним, оглашаемые с кафедры геттингенскими профессорами. Среди этих профессоров он выделял историка Сарториуса и германиста Бенеке. Гарри с большой охотой посещал их лекции и удивлялся тому, что студенты-тевтономаны так мало интересуются родным языком и родной историей. Из тысячи трехсот студентов Георгии Августы только девять слушали курсы но истории немецкого языка. Не надо думать, что, углубившись в университетскую науку, Гейне забыл о поэзии. Здесь он продолжал работать над трагедией "Лльмансор". Ему не хватало опыта драматурга, и чем больше он работал над сюжетом трагедии, тем труднее становилось поэту. Не раз жалел Гейне, что здесь у него нет боннских товарищей, с которыми можно было бы посоветоваться и прочитать уже почти законченную трагедию. Гейне стал подбирать и свои лирические стихотворения, желая составить сборник и предложить его издателю. Но тут поэт увидел, что многое не для печати, что строгая немецкая цензура не пропустит стихов, в которых осуждаются феодальные порядки и выносится суровый приговор высшему обществу.
Гейне написал письмо известному лейпцигскому издателю Брокгаузу, прося издать сборник его стихотворений.
Объясняя причину небольшого объема посылаемой рукописи, поэт сделал признание: "Так как прискорбные обстоятельства вынудили меня оставить под спудом все стихотворения, которым можно было придать какой-либо политический смысл, я поместил в этом сборнике по большей части лишь любовную лирику, и сборник поневоле вышел тощим".
Брокгауз не принял предложения Гейне, и сборник не был издан. Это огорчило Гейне, но не подорвало в нем желания писать.