Своей святыни первой и единой,
Где предсказал себе он эшафот.
И песня та гремит в ночи пустынной,
Ее потомству я передаю.
В Якутскс темном - как судьба нелепа!
Я о тебе глухие слезы лью...
Гейне слушал эти вдохновенные слова Шамиссо и думал: "Как чудесно помолодело сердце Шамиссо! Конечно, он уже принадлежит новой, а не старой Германии".
Вскоре Гейне понял, что он не сможет работать в Берлине. Смена людей и впечатлений отвлекала его от мыслей о книге, а тяжелое моральное состояние приводило к тому, что его утомляло всякое общество; он хотел бы найти покой и полное уединение.
В апреле 1829 года Гейне уехал в Потсдам. Небольшой городок под Берлином, населенный отставными военными и бездумными мещанами, прославленный парком и дворцом Сан-Суси, бывшей резиденцией прусского короля Фридриха II, показался Гейне пригодным для сосредоточенной работы. Поэт снял маленькую комнатку и жил в Потсдаме до позднего лета. Там успокаивались его взбудораженные нервы. Воспоминания об умершем отце смягчались, неустанная мысль о прошлом, терзавшая его, сглаживалась в работе, которой он отдался со всем пылом.
Гейне ложился спать чуть ли не па закате солнца и уже в пять часов утра, распахнув окошко и вдыхая утренний воздух, садился за стол. Теперь третий том "Путевых картин" подвигался довольно быстро. Уверенными мазками Гейне набрасывал картины своего путешествия по Италии. Образы древних городов возникали на бумаге в исторических памятниках и в событиях пережитого. Это был действительно как бы путевой дневник поэта, чье сердце откликалось на все события минувшего и современности.
Гейне был доволен своей работой. Когда он, отдыхая, ГУЛЯЛ по аллеям парка Сан-Суси, обсаженным подстриженными деревьями, в голове возникали планы дальнейших глав книги. Написанное поэт отсылал но частям Кампе, а издатель немедля отправлял листки мелко исписанной бумаги в типографию. Он хотел возможно скорее выпустить новую книгу Гейне, пока интерес к нему еще не остыл.
Совершенно неожиданно, как-то утром, в комнатке поэта появился Юлиус Кампе. Издатель возвращался из Лейпцига с книжной ярмарки и решил навестить своего автора, чтобы поторопить его с окончанием книги.
Он с удовлетворением увидел, что Гейне живет в Потсдаме отшельником и ничем не отвлекается от работы над рукописью. На прощание Кампс дал Гейне книжку Платена "Романтический Эдип". Он думал, что поэт еще ничего не знает о ее выходе, но Гейне горько улыбнулся и сказал:
- Благодарю вас, господин Кампе, но я уже пробовал эту горчицу. Из медицины известно, что на всякий яд находится свое противоядие. Такое противоядие найдется уже в третьем томе "Путевых картин".
Кампе довольно потирал руки. Сенсация, литературная полемика, громкий скандал-что может быть лучше для его фирмы!
Был еще один посетитель, нарушивший уединение Гейне. Брат Густав, приезжавший по торговым делам в Берлин, навестил Гарри. Свидание было недолгим и оставило горький осадок у поэта. Брат скучно и тягуче говорил о гамбургской жизни, сообщал сплетни о своих конкурентах и только бегло сказал о том, что бедная мать тоскует в Гамбурге.
Закончив третий том "Путевых картин", Гейне вернулся в Гамбург. Перед этим он провел два месяца на новом морском курорте-на острове Гсльголанд в Северном море.
Издание книги подвигалось быстро. Гейне тщательно работал над корректурами: исправлял, дополнял и выбрасывал отдельные места. Объем книги значительно превысил первоначальные предположения.
На этой почве возникли споры с Кампе.
Издатель, притворявшийся кротким и сговорчивым, сразу же отказался заплатить Гейне за дополнительные листы. Между тем денежные дела поэта были весьма плачевны. Дядя Соломон уклонялся от помощи племяннику, и однажды Гарри написал берлинскому другу Мозеру лаконичную записку: "Если ты мне срочно не пришлешь сорок талеров, я буду голодать на твой счет".
Конфликт с Кампе принял неприятный характер. Издатель упорно отказывался уплатить свыше восьмидесят-и луидоров, выданных ранее, а Гейне грозил запретить издание книги и передать ее барону Котта в Мюнхен. С трудом Кампе уступил поэту, обсчитав его на такой мелочи, как авторские экземпляры.
Третий том "Путевых картин" появился в декабре 1829 года с датой "1830". Первая часть "Италии", под заголовком "Путешествие от Мюнхена до Генуи", представляла собой блестящий, пронизанный гейпевским юмором очерк. Повсюду в описания городов и людей вкраплены мысли поэта не только о прошлом, но и о будущем Италии и всей Европы. На северо-западе страны, в маленькой деревушке Маренго, Гейне вспоминает о битве 1800 года, когда Наполеон одержал блестящую победу над австрийцами. И, стоя на поле сражения, поэт высказывает свои мысли о Наполеоне. Он отвечает тем, кто обвинял поэта в бонапартизме, в слепом преклонении перед французским императором. Он ценит Наполеона только как разрушителя феодальной системы, которая "теперь останавливает прогресс и возмущает образованные сердца".
"В чем же великая задача нашего времени?" - спрашивает Гейне. И тут же даст ответ: "Это- освобождение.
нe только освобождение ирландцев, франкфуртских евреев, вест-индских чернокожих и других угнетенных народов, но освобождение всего мира, в особенности Европы, которая достигла совершеннолетия и рвется из железных помочей привилегированных сословий - аристократии.
Пусть некоторые философы и ренегаты свободы продолжают ковать тончайшие цепи доводов, чтобы доказать, что миллионы людей созданы в качестве вьючных животных для нескольких тысяч привилегированных рыцарей: они не смогут убедить нас в этом, пока не докажут, выражаясь словами Вольтера, что первые родились на свет с седлами на спинах, а последние-со шпорами на ногах".
На поле Маренго Гейне мечтал о счастливом будущем: "Да, будет чудесный день, солнце свободы согреет землю лучше, чем аристократия всех звезд, вместе взятых... Свободно родившись, человек принесет с собой свободные мысли и чувства, о которых мы, прирожденные рабы, не имеем никакого понятия. О! Они также не будут иметь никакого понятия о том, как ужасна была ночь, во мраке которой мы должны были жить, как страшна была наша борьба с безобразными призраками, мрачными совами и ханжествующими грешниками! О бедные бойцы, мы всю нашу жизнь отдали этой борьбе, усталые и бледные встретим мы зарю дня победы'"
И поэт закончил эту патетическую главу знаменитыми словами: "Право, не знаю, заслуживаю ли я, чтобы мой гроб украсили когда-нибудь лавровым венком... Но меч вы должны возложить на мою могилу, потому что я был храбрым солдатом в войне за освобождение человечества".
Приподнятый тон борца за освобождение человечества сменяется в дальнейших страницах, озаглавленных "Луккские воды", памфлетом на графа Платена. Гейне вводит в описание итальянского путешествия забавную новеллу, где остро высмеивает графа Платена и его стихи. Видя в Платене прихвостня аристократов и попов, Гейне попутно разделывается с кликой мюнхенских иезуитов. Он говорит о своем искусстве "чеканить из врагов червонцы таким образом, что червонцы достаются ему, а удары от чеканки его врагам".
Памфлет на Платена вызвал большой литературный скандал. Почти вся немецкая печать единодушно стала на защиту Платена и осыпала бранью Гейне, "плебея, осмелившегося восстать против аристократии".
Но именно в этом обвинении Гейне чувствовал общественное значение своего памфлета. Он писал Фаригагену:
"Никто не замечает, что в Платене я покарал только представителя определенной партии, прихвостня аристократов и попов. Я решил атаковать не только на эстетической почве, - это была война человека с человеком, и именно упрек, который мне теперь бросает публика, что я, низкорожденный, должен был бы хоть немного щадить высокородное сословие, - этот упрек как раз и смешит меня: именно это-то и подстрекало меня, мне хотелось подать пример, а там будь что будет. И этот пример я добрым немцам подал".
Прусская печать особенно яростно нападала на Гейне за его выступление против Платена; поэт понял, что путь к государственной службе для него закрыт навсегда. Даже многие друзья Гейне отнеслись далеко не сочувственно к нему, только Фарпгагены проявили дружеское участие и поддерживали поэта.