— Добрый ты, Рик, и ведь не скажешь, что ты едва ли не самый грозный из нас.
— Он просто ребёнок, Майлс, ребёнок, чью жизнь искалечила эта, будь она трижды проклята, война. Не мне тебе напоминать, сколько наших полегло из-за этих, будь они трижды прокляты, политиканов.
— Согласен, но всё же интересно, чей он?
— Я слышал, как его светлость лично допрашивает Дамблдора. Молчит, скотина, опять ради его интересов дети гибнут, ух, ненавижу гадину.
— Ну тише ты, вот проснётся малой, расспросим что да как, всё и узнаем, это ведь он по малолетству думает, что не знает ничего, на деле же у него в голове столько всего интересного, что и представить-то сложно.
Часть 5
Проснувшись утром, Гарри обнаружил, что на стуле рядом с кроватью висит его абсолютно свежая и чистая одежда. Едва оделся и тихонько поблагодарил того неизвестного, что позаботился о его, Гарри, внешнем виде, как его тут же отвели сначала в столовую, а затем уже непосредственно в кабинет начальника магической полиции. Едва переступил порог, как поднявший голову от каких-то, наверное, очень важных бумаг мужчина поздоровался, после чего предложил устраиваться поудобнее и указал на одно из стоящих перед столом кресел.
— Итак, — начал Энакин, едва мальчик устроился поудобнее, читай вжался в кресло, — начать предлагаю со знакомства. Зовут меня Энакин Гринграсc. И так как, судя по всему, ты как минимум магловоспитанный, то наиболее простой для тебя аналогией будет то, что я являюсь главой магического аналога полицейского департамента Британии. Обращаться ко мне ты можешь лорд Гринграсc, это понятно?
— Да, сэр, — несколько более робко, чем хотелось, ответил Гарри.
— Хорошо, а теперь давай поступим следующим образом. Ты рассказываешь мне о том, где ты рос, кто твои опекуны и так далее, а я постараюсь выяснить, чей же ты в действительности ребёнок.
— Хорошо, сэр, — стараясь быть как можно более храбрым, ответил «Гарри».
— Раз хорошо, тогда я само внимание.
— Я это… Ме… меня зовут Гарри, — чуть запинаясь, начал свой рассказ «Гарри». — Ну, наверное, Гарри, так как после вчерашнего я в этом уже не очень уверен. Мне одиннадцать лет, и, наверное, я родился тридцать первого июля одна тысяча девятьсот восьмидесятого года. Со слов воспитавшей меня тёти Петунии они обнаружили меня на крыльце в корзине, что произошло утром второго ноября. Никаких документов при мне не обнаружили, только письмо, в котором, как теперь ясно, директор школы чародейства и волшебства Хогвартс сообщил, что я сын её покойной ныне сестры, что зовут меня Гарри Поттер и что моих родителей убил злой маг, а обо мне она должна позаботиться, так как других родственников у меня нет.
— В доме у тёти я и жил все эти годы, спал в чулане, работал по дому. Ни тётя, ни дядя меня никогда не любили, называли нахлебником, уродом и много ещё как. Их сын Дадли не упускал и единой возможности надо мной поиздеваться. Вы простите что, я… Это не жалобы, просто рассказываю, как есть.
— Ты не переживай и говори всё, что считаешь важным, поверь, никогда не известно, что именно по-настоящему важно, а что нет, но может статься, что вот из таких мелочей и складывается общая и при этом более чем цельная картина.
— В общем, — немного осмелев, продолжил ободрённый тем, что его не отругали за жалобы на опекунов, ребёнок, — так я и жил: ходил в самую обычную начальную школу в городке Литтл Уингинг, сдал экзамены одиннадцать плюс и готовился к поступлению в среднюю школу Хай-Кемеронс. Вот только незадолго до тридцать первого июля нам принесли письмо. Оно было странным.
— И что же именно тебе показалось странным?
— Ну, оно было написано на очень плотной желтоватой бумаге изумрудными чернилами, а адрес на нём гласил, что оно предназначено мистеру Гарри Джеймсу Поттеру город Литтл-Уингинг, улица Тисовая, дом четыре, чулан под лестницей.
— Вот прям так и написано? — вскинув бровь, решил уточнить Энакин.
— Ну да, я тогда подумал, что это шутка такая, а потом письмо отобрал дядя, я его даже прочитать не успел, а он очень разозлился и отправил меня в чулан.
На утро пришло ещё около десятка писем, тогда дядя переселил меня во вторую спальню Дадли, туда, где до этого хранились его в основном сломанные игрушки. Дадли истерил, но комнату ему так и не вернули, а затем дядя заколотил щель для писем, но это не помогло. На следующий день их, в смысле писем, было ещё больше. На этот раз они выпали из камина, чем порядком напугали дядю и тётю, после чего мне опять досталось, и я остался без завтрака и обеда. После этого дядя перекрыл камин, а также забаррикадировал дверь. Утром субботы, удивлённый таким новшеством, молочник передал молоко и яйца через окно, вот только внутри яиц опять были письма. После этого дядя взбесился, мы сели в машину, и он вёз нас куда-то на север. Ночевали в гостинице, но и там снова были письма. Вид у дяди после этого был совсем не здоровый, и он куда-то ушёл, а вернувшись, продемонстрировал нам новенькую двустволку и отвёз нас к пирсу, где мы сели в лодку и весь оставшийся день провели на острове в мало пригодной для жилья лачуге.