После осмотра Юлия была в подавленном состоянии — Ростислав сразу это отметил. Хмурый молодой доктор отозвал его в сторону и начал ему выговарить:
— Вы что же, не видели, что у супруги матка чуть ли не на четверть открылась?
Будогорский опешил.
— Как, по-вашему, я мог это видеть?
— Не умничайте! — осадил его акушер. — Теперь ни за жизнь ребёнка, ни за жизнь Вашей жены я не отвечаю!
— То есть, помимо того, что Вы нарушаете подобными разговорами профессиональную этику — а это как минимум дисквалификация (так, к слову), так Вы ещё вдобавок расторгаете Договор, заключённый между генеральным директором вашего учреждения и Гончаровой Ю.В. Соответственно, Вы обязуетесь вернуть нам тысячу долларов, которые в общей сложности переданы Вашему родильному дому.
— Я?.. Кто?.. — начал заикаться наглец. — Да кто Вы такой?
— Вот кто ТЫ такой? — рявкнул Барин. — А ну, ноги в руки и пошёл быстро к женщине! И если хоть один волос с её головы… убью!
Будогорский толканул врача в спину, и пошёл тот, ‚солнцем палимый‘… А внимающая каждому слову медсестра решила высказать свои соображения:
— Давно пора нахала на место поставить. А то папаши как только услышат первый стон своей благоверной, так сразу кошельки раскрывают. Вот теперь наш Евгений Владимирович и не ждёт, когда богатенькие Буратино начнут деньгами швыряться. Пару фраз — и будущие папочки рады стараться подарить пару стен ‚зелёных‘… Вообще-то специалист он неплохой… человек, правда, — и сестрица многозначительно закатила глаза.
Поражаясь, как можно в профессии врача быть хорошим специалистом, а человеком неважным, Будогорский направился в палату. К Юльке уже подкатили капельницу. До этого ей проткнули околоплодный пузырь и подпихнули судно.
— Так надо? — Ростислав со страхом наблюдал за этими манипуляциями.
— Вы бы встали в изголовье, взяли жёнушку за ручку и не задавали глупых вопросов, — осадил любознательного Будогорского доктор.
Как только по тонким прозрачным проводкам капельницы побежала жидкость, у Юли начались схватки. Сначала она сдерживалась. Потом, видимо, боль стала нестерпимой, и Юлия закричала. Боже мой, как страшно она кричала! Будогорский хотел внять совету врача и взять её за руку, но, наверно, у него было при этом такое страдальческое выражение лица, что Юлька вырвала свою руку и, зло посмотрев на него, бросила:
— Уйди!
После четырёх часов нескончаемых Юлиных криков Ростиславу хотелось одного: перемотать время назад, чтобы уведомить каждого в этом учреждении о том, что он не муж роженицы и присутствовать при родах ему никак нельзя. Будогорский затаился в уголке палаты и с тоской посматривал на Юлию, сомневаясь, что это действительно она — весёлая, отважная, независимая Юлька, какую он знал. Время от времени он пытался взять Юлю за руку или приободрить словами. Но она, сцепив зубы, стонала:
— Славка, почему ты до сих пор тут? Уйди, меня от тебя тошнит!
Тошнило её, наверно, всё же не от него, а от чего-то другого. И в результате вырвало. После чего заботливые нянечки хотели сменить под ней простынь, но Юлька так завизжала, что они ограничились тем, что подпихнули под её щёку пелёнку. Любое движение доставляло Юлии муку, и она не позволяла до себя дотрагиваться. Так и лежала: мокрая от перевёрнутого под ней судна с околоплодными водами, с дурно пахнущей пелёнкой под щекой. Противореча сама себе, Юля со странной настойчивостью просила медперсонал разрешить ей походить. На что ей отвечали НЕТ. Медицинские работники, на его взгляд, вообще отличались крайним бездушием. Между делом они гоняли чаи, решали сканворды и перелистывали глянец. С другой стороны, может, это часть терапии? Так или иначе, Ростислав чувствовал себя отвратительно. И не находил ответа: зачем он здесь?! Но, наверно, во всём есть смысл. Так, например, он теперь был почти уверен, что никогда не возжелает жены ближнего. ‚Слава Богу, тут нет впечатлительного Севы. Представляю, что было бы с ним… и со всеми теми, кто посмел пустить процесс родов его жены на самотёк‘. В конце концов, всё плохое когда-нибудь кончается. Вот и срок Юлиных родов подошёл к логическому финалу. К ней в очередной раз подошёл молодой хамоватый доктор, которого величали Евгением Владимировичем, и после беглого осмотра подал знак тащить роженицу в операционную. Запинающуюся, в мешковатой ситцевой рубахе, Юльку под белы рученьки уволокли в соседнее помещение. В ‚родилку‘ Барина не пустили. Он наблюдал через стекло, как на упирающуюся Юльку напялили шапочку самого нелепого вида и, уложив на высокое кресло, принялись натягивать ей на ноги шитые белые сапоги (у него были такие же, когда играл в школьном спектакле снеговика). Зачем, спрашивается?!. Жалость — вот что он испытывал к Юльке сейчас: беспомощная, страшненькая, страдающая. Как мало надо, чтобы гордого, смеющегося человека превратить в такое вот кровоточащее… нет слов! Юлия замолчала. Больше не орала. Будогорскому были видны только спины врачей и сестёр. Господи, сколько же их! Акушер и акушерка, педиатр, сестра педиатрического отделения, анестезиолог и ещё кто-то, кто прошёл прямо в операционную. Интересно, если б Юля находилась в больнице ‚Святого Мунго‘, чем бы это отличалось от того, что он видит сейчас? Наверно, колдуньи способны оказать более квалифицированную помощь, чем эти ‚эскулапы‘. Конечно, рожать завещано ‚в муках‘, но не в таких же… Кстати, некий господин Никитин (который наплодил чёртову кучу детей и выпустил прорву педагогической литературы) собирал свидетельства рожениц о ‚приятности родов‘. Изданы они были в книжице величиной с брошюру, и как-то она попала в руки Будогорского. Будучи человеком любознательным и неленивым, Ростислав её прочёл. Что ж, сегодня этот миф полностью развенчали. Буквально у него на глазах. Так же, как и тот, что роды благотворно влияют на организм женщины. Собственно, последнее утверждение — это официальная версия. Как, например, и то, что большевики в своё время горячо приветствовали смешение благородной дворянской крови с пролетарской. С другой стороны сами высокопоставленные большевики — тоже не из ‚простых‘ — никогда (или почти никогда) на тётеньках из народа не женились. Если таковой брак всё же имел место, то супруга занимала место прислуги. Так-то. Поэтому стоило задуматься, из чего формируется будущий человек и откуда чего берётся. Недаром извечно желание гурманов-мужчин иметь в любовницах женщину нерожавшую — без отвислых грудей, дряблого зада и растяжек на бёдрах. Современные женщины, правда, борются с издержками природы: диета, пластика. Взять хотя бы Юлию: выглядит лет на двадцать пять… в одежде. Подробностей он не знает. Может, и слава богу? Что-то слишком тихо там, за стеклом… Дверь распахнулась:
— Нина, капельницу! — крикнула женщина — анестезиолог.
— Что случилось? — схватил её за рукав Ростислав.
— Схватки прекратились — вот что случилось, — с досадой прокричала врачиха.
— Ну, ладно, хватит! — Будогорский взял себя в руки и, решительно отстранив женщину в белом халате, вошёл в операционную.
Дальнейшее произошло на автопилоте. Чтобы избежать ‚охов‘, ‚нельзя‘ и прочего, он наложил заклятие обездвиживания на весь клинический персонал и подошёл к Юле. Она была без сознания. Кровь багровым пятном расползалась по гинекологическому креслу. Ростислав принял решение спонтанно. Он телепортировал Бабе Яге, и через минуту та уже была на месте.
— Э-эх! — только и смогла крякнуть старушка и принялась за ворожбу.
Кровотечение остановилось. На щёки Юлии вернулась краска. Яга положила ей руку на живот и тихо сказала Будогорскому:
— А теперь считай со мной до десяти. Ежели не срастётся у нас с тобой — считай, потеряли мы девку.
— Раз… — медленно начал он считать.
На счёт ‚шесть‘ Юля открыла глаза, а на ‚семь‘ раздалось тоненькое попискивание — это родился первенец, девочка. К концу десятка на свет появился и второй ребёнок, мальчик. Бабка ловкими руками повитухи уложила детей на стол, обтёрла их своим передником и завернула в платок.
— Смотри, чтоб платок мой не сымали, — наказала Баба Яга. — Да детей чтоб не разлучали. А то беда будет. Ну всё, милок. Обращайся, коли что. А меня здесь видеть не должны.
Она провернулась на пятке костяной ноги и была такова. Будогорский снял заморозку с практикующих ‚гиппократов‘, и они закрутились возле пациентки.
— Это ещё что за грязная тряпица на новорожденных? — гневно вопрошал медсестру педиатр. — И почему они спелёнуты друг с другом?
Ростислав посмотрел докторице прямо в лицо и внушительно произнёс: