Будучи неуверенным в том, что такое „обсерватория“, Северус не стал переспрашивать.
— Подъезжаем, — проинформировал его водитель такси.
Ещё издали он заметил гранитную стелу, на которой значились цифры 1941 — 1945. Таксист припарковал машину и обернулся к элитному пассажиру.
— Мне с тобой пойти? — спросил он.
— Да. Если Вас не затруднит.
— Не затруднит, — заверил его тот.
Спустившись в подземный переход, водитель купил в цветочном киоске пару гвоздик.
— Я оплачу, — предложил ему Северус.
— Не надо, — строго посмотрел на него шофёр. — Для тебя это так, забава. А у меня, почитай, в годы Великой Отечественной все родичи сгинули.
Они оказались в зале под открытым небом. По форме зал напоминал кольцо. В центре, на постаменте, размещалась скульптура матери, держащей на руках погибшего сына. Памятник был завален цветами. Мимо них прошли совсем ещё желторотые школьники с испуганными мордашками.
— Тут есть небольшой музей. Зайдём?
Северус утвердительно кивнул.
Экспозиция была посвящена Блокаде Ленинграда. В музее звучала скорбная музыка. На одной из стен демонстрировалась кинохроника военных лет. Плёнка шипела, изображение было с пробелами. Снегг присмотрелся: закутанная в платки, по снегу шла женщина. Она тянула за собой санки, на которых лежал ребёнок лет двух. Он был мёртв. Следующий кадр — очередь за хлебом. Длина её казалась неизмеримой. Лица людей, получавших по куску чёрного хлеба, почерневшие, безразличные. Картинка фильма снова переменилась. Северус увидел большеголовых скелетообразных дистрофиков со вспученными животами. Руки — веточки, ноги — палочки, рёбра можно пересчитать — все они на приёме у врача. После очередной чёрно-белой паузы взгляду открывался ров, заваленный истощёнными до крайности мертвецами. Надо рвом стояли гитлеровцы в щёгольской военной форме и начищенных до блеска сапогах. Они глумливо улыбались, глядя, как некоторые из жертв в этом месиве тел ещё подают признаки жизни. Северус вышел на воздух. „И к этой чудовищной бойне причастна чуть! Маглы об этом и не догадываются!“ Он ощутил рядом присутствие другого человека. Это был русский таксист. Молча они дошли до машины.
— Сергей Иванович, — протянул руку таксист.
Северус не помнил, чтобы называл ему своё новое имя. Он с недоумением смотрел в лицо уже немолодого человека, изборождённое глубокими морщинами. Тот пояснил:
— Меня зовут Сергей Иванович… Целый день с тобой бултыхаться будем — так что познакомиться не помешает.
— Меня тоже зовут Сергей Иваныч, — буркнул Северус.
— О! Тёзки, значит! — хохотнул словоохотливый водитель. — Ну, теперь слушай… я тут гидом повыступаю малехо. Мы выезжаем на Московский проспект — одну из крупнейших магистралей города. Слева и справа здания Московского универмага. Это станция метро „Московская“. Там, за фонтаном, Московский райсовет. Перед ним памятник Ленину. Далее — Московский Парк Победы. Если хочешь, выйдем, погуляем, — он посмотрел на Северуса в зеркало (тот покачал головой). — Да там и смотреть-то особенно нечего… аллею Славы, разве что. Вдоль неё установлены бюсты героев Отечественной войны. Меня там в пионеры принимали — это что-то вроде ваших бойскаутов… Я ведь коренной ленинградец — сейчас говорят „петербуржец“. Вся моя жизнь — в городе на Неве.
— Нева — наша главная река. Недлинная, но полноводная, — тут же пояснил водила. — Сейчас, когда дамбу сделали, наводнения хоть и случаются, но уже не такой разрушительной силы — как, скажем, году этак в 1824-м. Это наводнение ещё Пушкин описал в „Медном всаднике“. Ну, мы его сегодня ещё увидим.
— Кого? — спросил Снегг. — Пушкина?
Водитель расхохотался.
— Ты что, приятель! Пушкин давно умер. Его застрелил Дантес. На дуэли. Из-за Гончаровой.
— Из-за кого? — сглотнул Северус.
— Ну, из-за жены своей. Дантес — французский посланник — положил глаз на жену Пушкина, Наталью Гончарову. Александр Сергеевич, знамо дело, такого стерпеть не мог. Кровь его негритянская забурлила — и давай стреляться. Только сам под пулю-то и попал.
— Так этот ваш Пушкин негр был, что ли? — совсем запутался Северус.
— Пушкин — великий русский поэт, — назидательно произнёс Сергей Иванович.
— Вы же сами сказали „негритянская кровь забурлила“…
— Я что-то не пойму, по-русски ты здорово балакаешь, а ничегошеньки из нашей истории не знаешь, — сердито прервал его новый знакомец. — Александр Сергеевич был не то чтобы негр… Дед его, Ганнибал, тот, действительно, африканец по происхождению. Его царь Пётр Великий ещё арапчонком к себе на службу взял. Воспитал. Дал чин дворянский. Вот от Ганнибала-то и пошло потомство с горячей кровью… На Мойке, если тебе интересно, это всё подробно рассказывают.
Зачем и где в процессе мойки рассказывают о русском прославленном поэте, для Северуса опять-таки осталось загадкой, но уточнять он не стал.
— Сейчас мы проезжаем мимо крупного промышленного предприятия „Электросила“. Там у меня батя сорок лет оттрубил. Теперь и не знаю, чем они там занимаются… Утюги, наверно, делают, — недовольно проворчал Сергей Иваныч.
Чем плохи утюги, тоже оставалось неясностью (так же, как и почему для выпуска утюгов выстроен столь гигантский завод).
— Вот уже и Обводный канал. Раньше это был самый край Петербурга. Канал этот — что-то вроде сточной канавы. Все отходы сливаются в него. Он даже зимой не замерзает. Чуть левее — Балтийский и Варшавский вокзалы. Нет нужды туда ехать — один из самых муторных районов. Мы лучше в центр рванём. Там тебе поинтересней будет. Вот уже и Техноложка — большой технический вуз… А теперь я покурю. Устал.
Сергей Иванович откинулся на сиденье и задымил. Северус с любопытством оглядывал архитектуру города. Дома были большей частью серые. Улочки узкие. Юлия рассказывала, что где-то около года жила на Севере (он не выяснял, почему) и больше всего скучала не по друзьям и родственникам, а по Петербургу. Похоже, шофёр тоже искренне привязан к родному городу. И что в нём такого, в этом сдержанном, суровом городе? — нет ответа…
— Мы тут свернём с Московского. Поедем по набережной Фонтанки. На ней раньше (впрочем, как и сейчас) любили селиться всякие вельможи. Так что много красивых домов увидишь. Смотри: это Большой Драматический Театр. Сокращённо БДТ. Там играли великие мастера сцены: Лебедев, Лавров, Стрежельчик… А это площадь Ломоносова. Про Михаила Васильевича Ломоносова слышал когда-нибудь? Нет? Чему вас только в школах учат! — Сергей Иванович пришёл в раздражение. — У нас вашего Эйнштейна каждый двоечник знает!
„Русский двоечник, может, и знает… А я вот, признаться, с трудом припоминаю, кто это“, — чуть было не ляпнул вслух Снегг. А одержимый русской историей Сергей Иванович уже вещал:
— Михайло Ломоносов — сын простого рыбака. Прошёл пешим ходом за торговым обозом от Архангельска до самой Москвы — столь велико было в нём желание учиться! Был уже молодым человеком — рослым таким детиной! — а сидел за партой с сопляками. Все над ним посмеивались. Да только смеётся тот, кто смеётся последним! Вскорости отправили Михайло Васильича в Германию. А вернувшись в Россию, он много открытий сделал — в самых разных областях: в физике, в химии. Картины складывал из мозаики! Стихи писал! Стал Президентом наук! Основал Московский Университет! Так-то!.. О! Чуть поворот из-за тебя не прозевал. Мы сейчас проедем через Аничков мост, а там по Невскому чуток. И выйдем у Инженерного замка. Я вот уже в туалет захотел, — непринуждённо сообщил он Снеггу.
То, что Невский — центральная улица Санкт — Петербурга, Северус знал. Но они ехали по нему совсем недолго. Такси свернуло на одну из окрестных улочек и остановилось у кирпично-розового монументального здания. На замок, однако, по понятиям британца, оно похоже не было. Скорее, на дворец — несмотря на мрачную историю, которую без промедлений поведал Сергей Иваныч (в замке был убит один из русских царей). В сопровождении таксиста Северус дошёл до Летнего сада — бывшей резиденции основателя города, Петра I. Потом они пересекли Марсово поле, задержавшись у Вечного огня (памяти павшим во время одной из русских революций), и оказались у необычайной красоты русской православной церкви.
— Тут был убит другой русский самодержец — Александр II. Поэтому храм носит название „Спас на крови“ и расположен в необычном для православной церкви месте — практически на воде, — с удовольствием рассказывал Сергей Иванович.
„Русские, похоже, склонны увековечивать всё, что так или иначе связано со смертью“, — отметил Снегг. Возле храма Воскресения Христова (его второе, менее известное название) толпились иностранцы — Северус услыхал английскую речь. На предложение примкнуть к экскурсионной группе он ответил отказом.