— Гарри! — это был удивлённый возглас Гермионы. — Вот удача, что у всех нас окна в расписании!
— Ага! — Рон заметил „Ежедневный пророк“ в руке Гарри. — Так ты уже знаешь?!
— Гарри, ты понял? — захлёбываясь от радости, лепетала Гермиона. — Это значит, что в стане Тёмного Лорда есть человек, который работает на нас!
— Да. Барин сказал мне, — подтвердил Гарри. — Но это также может значить, что кто-то работает на два фронта.
— Да ладно тебе, Гарри! — жизнерадостно похлопал его по спине Рон. — Не будь пессимистом!
Гарри окинул друзей насмешливым взглядом и прошёл в спальню. Нужно было приготовить кое-какие причиндалы на завтра. Он вытащил из-под кровати чемодан и присел на край постели. Вещи — в крайнем беспорядке. „Надо бы прибрать здесь“, — с тоской вздохнул он, вытягивая из этого вороха мантию-невидимку. Дзинькнул какой-то стеклянный предмет. Гарри с недоумением пошарил по дну чемодана. „Зеркало! Это то самое, которое подарил мне Сириус незадолго до… Где теперь вторая его половина?..“ Он выудил из кучи тряпья зеркальце и замер: какая-то тень мелькнула по его поверхности… Нет. Не может быть. Наверно, показалось… И всё же: где сейчас другое зеркало? Наверняка так и осталось в доме Сириуса на площади Гриммо. Жаль, что Гарри не пришло в голову поискать его там — можно было бы пользоваться… А ведь Северус Снегг по-прежнему может появиться на площади… Или нет? В любом случае следует поставить в известность классного руководителя — если Снегг завладеет зеркалом, за Гарри можно будет установить слежку… наверно.
— Гарри! — позвал его Рон.
Гарри и не заметил, что друзья стоят и наблюдают за ним („Интересно, сколько времени они здесь?“). На всякий случай Гарри поспешил снова убрать зеркальце в чемодан.
— У тебя что, прыщик вскочил? Ты его так серьёзно рассматривал! — Рон кивнул на зеркало.
— Навроде того, — Гарри деланно рассмеялся.
— Слушай, Гарри, — обратилась к нему Гермиона, — ты ведь так ничего и не сказал: зачем тебя вызывал к себе Будогорский?
— Он говорит, нужно смотаться в одно место. Так что извините, ребята, поход в Хогвартс состоится, похоже, без меня, — попытался улыбнуться Гарри.
— А как же матч? — задал Рон свой главный вопрос.
— Придётся тебе, Ронни, примерить на себя капитанский титул и побороться за честь Гриффиндора, — держась бодрячком, сказал Гарри.
Рон смотрел на Гарри исподлобья.
— Ты серьёзно?
— Какие уж тут шутки! Мы отправляемся завтра в Годрикову впадину. Барин возлагает на эту поездку большие надежды. Вы остаётесь здесь — что будет служить также и отвлекающим манёвром… Да и вообще… матч ведь тоже важно… Верно, Рон?
Рон кивнул. И, не сдержав переполняющих его эмоций, кинулся в объятия Гарри. А Гермиона, глядя на них, шмыгала носом. Гарри ходил из угла в угол по спальне ЕГО дома. Как-то само собой подразумевалось, что этот дом — его дом. Фамильный дом Поттеров. Гарри не знал, при каких обстоятельствах умерли его дедушка и бабушка. И почему-то ни разу Альбус Дамблдор не упомянул о них… а он не спросил. Здесь, в этой комнате, каким-то непостижимым образом годовалый Гарри смог отразить заклятие „Авада Кедавра“. Он и сейчас помнил ту ослепительную вспышку бледно-зелёного света. А прожитые годы помогли воссоздать картину гибели его родителей. Мало-помалу у Гарри сложилось даже некое подобие короткометражного фильма: Лорд Волан-де-Морт заглядывает в окна его дома. Тут же на фоне освещённой комнаты в дверном проёме возникает фигура отца. Отец как символ света, Волан-де-Морт — тьмы. Рука Тёмного Лорда взлетает в страшном посыле: из широкого рукава его плаща появляется волшебная палочка, направленная в грудь Джеймса Поттера. „Лили! Бери Гарри и беги!“ — кричит его отец, и крик замирает у него на губах… Он падает, пронзённый смертоносным заклятьем. Волан-де-Морт запрокидывает голову и хохочет. Капюшон падает с лысой головы ужасного посетителя. Его жуткий смех разносится эхом по пустырю, посреди которого одиноко высится особняк Поттеров. Лили Поттер подбегает к маленькому Гарри. Он сидит на высоком детском стульчике и стучит ложкой по его бортику. Мама хочет взять его на руки, но в ту же минуту рука получеловека ложится ей на плечо.
— Отойди, и я оставлю тебя в живых.
— Нет! — волосы матери разметались по плечам, зрачки сузились как у кошки.
— Тогда ты умрёшь первой! — выносит смертельный вердикт Волан-де-Морт. — Авада Кедавра!
Младенец смотрит на гостя с удивлением, но без испуга. Видимо, он уверен, что с ним ничего не случится.
— AVADA KEDAVRA!
Гарри вновь видит сноп золотисто-зелёного света и чувствует сильное жжение в шраме…
Он потряс головой и приложил ладонь ко лбу.
— Тебя что-то беспокоит? — серые глаза Барина следили за ним с беспокойством.
Гарри помотал головой.
— Хотя… да, — решился он. — Вы что-нибудь знаете о моих дедушке и бабушке?
— Какие именно тебя интересуют дедушка с бабушкой?
Гарри устыдился. Он, сохраняя настороженное отношение к тётушке Петунье и дяде Верноне, игнорировал и память об отце и матери Лили Эванс.
— В общем, меня интересуют и те, и другие, — немного слукавил Гарри. — Но спрашивал я о родителях отца.
Ростислав Апполинарьевич, смахнув белоснежным носовым платком пыль со стула, уселся и пристально посмотрел на Гарри. Выдержав паузу, он сказал:
— Я проделал кое-какую работу, дабы узнать как можно больше о том, что могло связывать тебя и Волан-де-Морта. Не скрою, мне помогали… Но!..
Будогорский порывисто встал и наклонился к самому лицу Гарри.
— Пока я не намерен тебе об этом рассказывать! — торжествующе закончил он.
— Как? — разинул рот Гарри.
— Ты должен дойти до всего своим умом. Поэтому мы здесь… Тихо!
Барин встал у простенка между окнами и бросил в Гарри заклятие, которое сделало его бестелесным. Сам же словно вошёл в стену (и сделал это чрезвычайно своевременно). Окно вспучилось — будто на него натянули бычий пузырь. К своему ужасу Гарри увидел, как в стекле, ставшим вдруг резиновым, прорисовываются черты человека… Они были ему незнакомы. Вслед за лицом появилось и туловище. Его голова была бы пропорциональна для человека ста семидесяти сантиметров, но рост этого незнакомца составлял не более метра. Черты монстра обозначились резче. Оконная резина (та, которая должна быть стеклом) лопнула, и показались яркие клоунские глаза — такие, как на „ходиках“ в квартире Рона. Глазищи шныряли по комнате, выискивая нечто. Взгляд этих неестественно синих с зелёными тенями глаз в обрамлении намалёванных поверх век ресниц постепенно становился отсутствующим. В конце концов он померк, а потом и вовсе потух. Стекло распрямилось и приобрело свой первозданный вид.
Барин отлепился от стены и снял с Гарри заклинание.
— Ч-что это б-было? — заикаясь, Гарри указал на окно.
— Джокер. Никогда не слышал о нём?
— Разве что в „Бэтмене“, — Гарри поёжился.
Он удивлялся, что никто в его волшебной бытности не упоминал нечто, явившееся сюда пару минут назад. Честное слово, впечатлений от увиденного хватит до конца жизни!
— Любая фантазия, как правило, родится не на пустом месте, — назидательно произнёс Будогорский.
— Джок-кер служит Волан-де-Морту? — всё ещё запинаясь, спросил Гарри.
— Джокер продажный. Служит тому, кто платит.
— Почему я до сих пор о нём не слышал?
— Джокер — редчайший экспонат даже в нашем волшебном мире. Ты думаешь, это карлик, раскрасивший себе лицо?
— Ну да, примерно так…
— Ан нет. Представь себе жуть: новорожденный Джокер выглядит так же. Но, конечно, меньше в размерах. Собственно, размер Джокера — показатель людской подлости. Этот был весьма скромен. Так что я склонен скорее радоваться, чем огорчаться. Хотя все и уверяют, что мир катится ко всем чертям, но, судя по Джокеру, всё не так уж и плохо.
Барин засунул руки в карманы джинсов и возбуждённо мерил шагами комнату.
— Садись, — бросил он. — Слушай.
Гарри послушно сел.
— XVIII век — век картёжников. Игра. Азарт. Шулера высочайшего класса. Издаётся множество законов, карающих нечистоплотных игроков… И в то же время отдать долг — дело чести. Парадокс! Поэтому обманные ухищрения неисчислимы: система знаков, наколки, крап… Всё это в большом ходу. Тогда-то, по государеву высочайшему повелению, клонировали первого Джокера. Его миссия заключалась в разоблачении нечестных игроков. Так что создан изначально он во благо. Но вскоре Джокер стал властолюбив. Он начал диктовать свои условия. А если его, мягко говоря, встречали непониманием, Джокер шёл напролом, угрожая и подличая. Наконец его наглость разрослась до небывалых размеров. Он не мог уже помещаться в обычном помещении. И он… лопнул.