— А ты, конечно, полагала, что меня могут интересовать мальчики… вроде твоего сына? — в тон ей ответил Северус.
Она подскочила к нему с явным намереньем расцарапать лицо. Но Северус вовремя уклонился.
— Успокойся. Я пошутил. Мне, разумеется, лестен внезапно вспыхнувший интерес к моей скромной персоне. И всё же: чем он вызван?
Он налил ей вина и знаком предложил сесть, внимательно наблюдая за действием напитка (секунду назад он влил туда оставшийся в перстне «Будь самим собой»). В прошлый раз отследить действие зелья не представилось возможным — Юлия сразу уложила его спать. Что же будет сейчас?
Нарцисса вдруг расслабилась и, облокотясь о спинку дивана, внезапно расхохоталась.
— Знаешь, не представляю женщину, которая могла бы с тобой поладить!
— Отчего же? — ему стало вдруг любопытно.
— Оттого, что ты холоден, как лёд! — выпалила она.
— А Люциус, стало быть, горяч, как печка? — не удержался Северус.
— Ах, не о нём речь! — она махнула рукой.
— Ну да. Речь сегодня обо мне. С чего бы это?
— Беллатрисса попросила, — беспечно выболтала Нарцисса. — Она хотела узнать, как ты тут… справляешься.
— «Справляешься» с чем?
— Да Петтигрю тут что-то болтал, будто ты вышвырнул его, а сам привёл какую-то девку.
— И что? Кого интересует моя личная жизнь?
— Всех. Ты ни с кем не делишься. О тебе ровным счётом никто ничего не знает. Ты тёмная лошадка. Человек, у которого нет недостатков, внушает тревогу.
— Почему?
— Потому что так не бывает.
— Значит, в этом и была цель твоей экспедиции: выяснить с кем и чем я занимаюсь? И попросила тебя об этом исключительно Беллатрисса?
— Да. Примерно так.
— Что же ты ей ответишь?
— Отвечу, что, во-первых, ненавижу её; во-вторых, ненавижу эту жизнь; в-третьих, ненавижу всех, кто привёл меня и моего сына к такой жизни.
— Ты забыла упомянуть Люциуса.
— Да, — печально согласилась она. — Это он во всём виноват.
— А мне уж показалось, ты винишь кого-то другого… ХОЗЯИНА, например.
— Его-то? В первую очередь! Ему-которому-важно-сохранить-только-собственную-шкуру! Вопрос ЗАЧЕМ? У него нет ни единой родной души, ни человечка, который был бы искренно к нему привязан и тянул бы к нему свои ручонки, говоря «мама, мама!»… (миссис Малфой явно заговаривалась) Ха-ха-ха! Представляю его детёнышей! — она пьяно хрюкнула. — У-у-у! Отвратительная рожа!
Затем Нарцисса свернулась клубочком на его диване, рассчитывая вздремнуть. «Бедняжка, видать, приложилась к бутылочке ещё до визита ко мне… Надо же было ей чем-то сдобрить этот отчаянный шаг, — ему было её жаль. — Интересно, много ли Пожирателей смерти думают то же, что и она? Северус задержался взглядом на её белокурых длинных волосах…- Что бы было, если…»
Но он тотчас прогнал эту мысль и пошёл наверх. Досыпать.
Казалось, только он сомкнул глаза, как в дверь постучали. Однако уже забрезжил рассвет. Значит, ночь на исходе. В спальню зашла Нарцисса.
— Цисси, к чему столь тщетная предосторожность?! — Северус приподнялся на локте и выдумывал: что бы ещё ляпнуть, чтобы её разозлить. — Мы же с тобой без пяти минут любовники… И вдруг эти церемонии со стуком… Вчера ты была смелее.
Он едва успел спрятаться под одеялом, чтобы защитить себя от её острых коготков, и беззвучно рассмеялся.
— Ну же, будь со мной поласковей. Может, тогда я и забуду, что ты тут вчера болтала, — он высунулся, чтобы излить очередную порцию яда в её адрес.
Лицо Нарциссы окаменело.
— Что я болтала? О чём это ты?
— Нет, красавица. Боюсь, я не в силах повторить то, что говорила ты. Я ещё в своём уме. Но память у меня отменная. Не сомневайся.
— Ты не сделаешь этого! — закричала она.
— Почему нет? Что ТЫ можешь предложить МНЕ?
— Я предлагала тебе… Ты отказался…
— ЛЮБОВЬ? — Северус сложил губы в издевательской усмешке. — Меня это не интересует. Во всяком случае, с тобой.
— Чего же ещё? Деньги?
— Я не жаден… Знаешь, Цис — си… А предложи-ка ты мне свою дружбу.
— Ты смеёшься?
— Отнюдь. Будешь приходить сюда раз в неделю… или два… как возникнет у меня надобность в тебе… и дружить со мной.
— Ты маньяк! Чудовище! Я убью тебя, если ты сейчас же не заткнёшься!
Нарцисса попыталась выхватить свою волшебную палочку, но Северус оказался проворнее: он успел отобрать у неё палочку и бросить в угол.
— А теперь выслушай меня спокойно, — уже другим тоном обратился он к своей непрошенной гостье. — Ты говорила опасные вещи. Я тебя не выдам. Но ты выдашь себя сама… если будешь напиваться и посещать дурные компании — что в твоём положении естественно.
Не зная, как закончить (потому что Нарцисса стояла, будто кол проглотив), он решил привести её в чувство обычными колкостями.
— Не желаешь принять со мной ванну, дорогая? Если получать информацию за определённого рода услуги для тебя такое уж пустяшное дело…
Дверь с треском захлопнулась с той стороны. А он удовлетворённо почесал себе шею. В смежном со спальней помещении Северус оборудовал лаборатория. Здесь он занимался научно-исследовательской деятельностью, которая поддерживала его долгие годы. Пожалуй, ВСЮ жизнь. Он сидел сейчас перед большим сосудом (тем самым, который видел Гарри в тарелочке с голубой каёмочкой) и думал над словами Дамблдора. «Что могла говорить Юлия, имеющее значение столь стратегическое?» Он прикрыл глаза. Но непрошенные картины — фрагменты его жизни — то и дело вставали перед ним, внося разброд в его мысли. Северус помнил себя довольно отчётливо лет с трёх. День за днём текла его жизнь в комнате, которая была тупиком коридора, отгороженного стенкой, не доходящей до потолка. Именно это обстоятельство служило причиной того, что он всегда был в курсе бесконечных споров между родителями. Ссоры, как правило, затевал отец. Начинались они из-за того, что мать не содержала в чистоте дом, а её стряпня отвратительна. Неизменным доводом матери в своё оправдание являлось то, что если бы отец, с присущим ему ʺослиным упрямствомʺ, не запрещал ей пользоваться волшебной палочкой, всё было бы как надо. А её, мол, не готовили в прислуги. Будучи ребёнком, Северус не мог принять ни одну из сторон. Ему было непонятно: почему отец не разрешает пользоваться волшебной палочкой, если та может разрешить все их проблемы,? А ещё его мучил вопрос: может ли палочка так же легко устранить каждодневные скандалы родителей, как справиться с бытовыми трудностями? Но выяснить это у матери не получалось. Каждый раз, когда он подступал к ней с этим вопросом, она отмахивалась от него, как от назойливой мухи. Отца же он боялся. Да тот, казалось, если и вспоминал о существовании сына, то лишь за тем, чтобы влепить ему затрещину или оплеуху. Отношения с товарищами тоже как-то не заладились. Однажды (когда он с упоением рассказывал мальчишкам с их улицы, какие чудеса может творить волшебная палочка — а те от удивления даже рты пораскрывали) как из-под земли вырос Тобиас Снегг и силой данного подзатыльника заставил сына замолчать. А потом выдал следующий спитч:
— И вы ему верите? Дурачьё! Он такой же полоумный, как и его мамаша!
После чего уцепил Северуса за ухо и протащил его, сгорающего от унижения, в дом. Там он преподал малолетнему сынишке такой урок, что больше внушений о тайне волшебной палочки делать не потребовалось. Не лучше дела обстояли и в школе. Из-за какого-то внутреннего противостояния своим невзгодам, на все проявления учителями добрых чувств к его персоне, он отвечал дерзостями и неповиновением. Не последнее место в формировании негативных эмоций по отношению к нему сыграл его внешний вид. Видимо, ещё в раннем детстве, когда какие-то зачатки элементарной заботы к нему всё-таки проявляла Эйлин Принц (девическое имя его матери), она поселила в нем стойкую ненависть к гигиене тела. Ванна, наполненная водой, неизменно напоминала ему резервуар с нечистотами. Вонь от воды стояла неимоверная. Мать говорила, что это от укрепляющих настоев, которые она туда добавляла. А температура воды была такова, что в ней запросто можно было варить раков. Каждый раз Северус так орал, вцепившись матери в волосы перед водными процедурами, что в конце концов Эйлин решила этот вопрос очень просто: не хочешь мыться — не надо. Таким он и рос: грязным, неухоженным, нелюбимым. Когда Северус появлялся на улице, знакомые ребята свистели и улюлюкали ему вслед. Он навсегда замкнулся в своём тупике коридора. Перед сном, чтобы не слышать родительской ругани, Северус натягивал себе на голову никогда не видавшее пододеяльника одеяло и фантазировал. В своих фантазиях он видел себя сильным, плечистым, с сияющей улыбкой. Все ищут дружбы с ним, преклоняются перед его умом… Хотя можно что-нибудь и попроще: вот его отец и мать идут по улице рука об руку; они нарядно одеты и мирно беседуют между собой; а он едет впереди на новеньком велосипеде, родители одобрительно провожают его взглядом… Но грёзы, как известно, расходятся с явью. В школе произошёл инцидент, виной которому стал Северус Снегг. Выйдя из кабинета математики, он обнаружил, что оказался в кольце одноклассников, которые явно что-то замышляли. Вдруг, совершенно неожиданно для него, они попадали на пол и стали корчиться, держась за животы. К вечеру у всех его недругов разыгрался жутчайший понос. Его родителей вызвали в школу. Северуса обвиняли, будто он что-то подсыпал в школьные завтраки — ибо других причин не существовало для объяснения столь внезапного кишечного расстройства. Может быть, историю и удалось бы замять. Но в школу явилась его матушка, гневно потрясая волшебной палочкой. И пригрозила всех «маглов», терзающих её сына, превратить в летучих мышей. Она не преминула заметить, что её фамилия ПРИНЦ… и всё в таком духе… Нельзя сказать, чтобы её угрозы кто-то воспринял всерьёз, но слава городской сумасшедшей прочно закрепилась за ней. Северуса отлучили от занятий. И даже Снегг–старший пострадал: не стало больше желающих в местном пабе слушать россказни Тобиаса о его скверной жене. Вся семья Снеггов заняла нишу изгоев. Жизнь дома стала вовсе нестерпимой. Отец бросил работу и скандалы, плавно переходящие в драки, занимали всё его время — с утра до поздней ночи. Северус залезал на чердак и мечтал о сказочном избавлении от этого кошмара. Оно (избавление) являлось к нему то фантастической птицей, которая уносила его на своих крыльях в прекрасную страну, где царят любовь и взаимопонимание. То оно походило на добрую фею, которая сажала его к себе на колени и шептала слова утешения. А он, мучимый какой-то восторженной жертвенностью, готов был отдать свою никчёмную жизнь, чтобы всё так и было. Как ни странно, мечты его начали сбываться. Сначала его семья переехала. Отец смог найти себе работу в каком-то захолустье, куда ещё не дошли злые вести о его придурковатой жене. На новом месте Северус вновь пошёл в школу. Как-никак, ему нужен был аттестат об окончании начальной школы для перехода на следующую ступень образования. Он извлёк горький опыт на предыдущем месте жительства: больше не болтал о чудодейственных свойствах волшебной палочки и старался не конфликтовать с соучениками и преподавателями. Более того: ему понравилась одна девочка. Хрупкая, как эльф, и весёлая, как мультяшный домовёнок. Она жила через дом от него. Северус часто пробирался к ним на участок и смотрел сквозь кусты, как она играет с сестрой. Заводилой — хоть и была младшей — всегда выступала Лили (так её звали). Во дворе соседского дома был водоём — мама девчушек частенько полоскала там бельё. Как-то раз Лили предложила сестре искупаться. Сестра заартачилась. Лили, желая взбодрить сестрёнку личным примером, бесстрашно полезла в воду. Но что-то пошло не так. Северус понял это, когда сестрица Лили заметалась по берегу, не решаясь тем не менее войти в холодную майскую воду. Время на размышления не было. Он выпрыгнул из-за кустов и, скидывая на ходу башмаки, бросился в пруд. Водоём оказался мелким, как лужа. Но для Северуса купание само по себе уже подвиг. А тут ему (кстати, не умеющему плавать) предстояло вытащить тонущую Лили. По счастию, она всего лишь зацепилась подолом сорочки за торчащую со дна корягу. Следовало отцепить купальный наряд его «принцессы», и та была спасена. Удивляясь, что всё обошлось «малой кровью», Северус чувствовал себя героем. Не говоря уже о Лили и её сестричке. Сестру, как выяснилось, звали Петунья, Петти. Ребята договорились, что сохранят в тайне от взрослых произошедшее. Они стали неразлучны. Считалось, что они дружат втроём. Но на самом деле Северус признавал своей подругой только Лили. Петти не нравилась ему своей трусостью и вечно плохим настроением. Но ради Лили он готов был терпеть Петунью… и ещё сотню таких, как она. В один прекрасный день (и это не расхожая фраза; день был, действительно, прекрасным!) его мать — более торжественная, чем всегда — вручила ему письмо. Он до сих пор помнит его содержание: