Потом, когда ей исполнилось четырнадцать… понимаете, меня там не было, — проговорил Аберфорт. — Если бы я был там, я бы смог ее успокоить. У нее был очередной приступ, а мама уже была не так молода, как раньше, и… все вышло случайно. Ариана не могла ничего сделать. Моя мать погибла.
Гарри почувствовал ужасную смесь жалости и отвращения; он не хотел слушать дальше, но Аберфорт все продолжал говорить. Гарри задумался, когда тот в последний раз об этом рассказывал, да и рассказывал ли вообще хоть раз.
— Так что кругосветное путешествие Альбуса с малышом Дожем накрылось медным тазом. Эта парочка приехала на похороны моей матери, затем Дож уехал один, а Альбус остался — в качестве главы семьи. Ха!
Аберфорт плюнул в камин.
— Я бы присмотрел за ней, я ему так и сказал. Мне не важна была школа, я бы остался дома. Но он мне сказал, что я должен обязательно доучиться, а он займется тем, чем раньше занималась мать. Унизительно для мистера Великолепие, не правда ли — за то, что ты приглядываешь за полубезумной сестрой, каждый день не давая ей взорвать дом, призов не дают. Но Альбус нормально справлялся несколько недель… пока не появился он.
Лицо Аберфорта стало зловещим.
— Гриндельвальд. И у моего брата наконец-то появился равный ему, с которым можно было поговорить, настолько же яркий и талантливый, как он сам. Про Ариану просто забыли — они вынашивали планы о новом волшебном порядке, искали Дары и другие вещи, которыми так интересовались. Грандиозные планы для процветания всех волшебников, и если ради них забыть об одной маленькой девочке — какое это имело значение, Альбус ведь работал для высшего блага?
Но через несколько недель мне это надоело, да, надоело. Мне нужно было уже уезжать в Хогвартс, так что я сказал им, им обоим, в лицо, как вам сейчас, — Аберфорт посмотрел на Гарри, и тому даже особого воображения не потребовалось, чтобы представить Аберфорта жилистым, разозленным подростком, кричащим на старшего брата. — Я ему сказал — ты лучше с этим кончай, пока не поздно. Ты не можешь ее никуда увезти, она к этому не готова, ты не можешь возить ее с собой, куда бы ты ни собирался, чтобы произносить умные речи и искать последователей. Ему это не понравилось, — проговорил Аберфорт, и его глаза ненадолго скрылись за блеснувшими мертвенно-белым очками. — А Гриндельвальду это совсем не понравилось. Он сказал мне, что я тупой маленький мальчик, потому что пытаюсь встать на пути у него и моего великолепного братца… я что, не понимаю, что мою бедную сестру не нужно будет скрывать после того, как они изменят мир, волшебники перестанут скрываться и покажут магглам, где на самом деле их место? Мы начали спорить… я выхватил свою палочку, он — свою, и лучший друг моего братца использовал на мне Круциатус… Альбус попытался его остановить, и мы втроем начали драться, вспышки и громкие звуки вывели из себя Ариану, она не могла это вынести…
Лицо Аберфорта бледнело, словно его смертельно ранили.
— Мне кажется, она хотела помочь, но не понимала, что делает, и я не знаю, кто из нас сделал это, это мог быть любой из нас… и она умерла.
Его голос прервался на последнем слове, и он упал в кресло. Лицо Гермионы было мокрым от слез, Рон был почти таким же бледным, как Аберфорт. Гарри чувствовал только отвращение: он хотел бы никогда этого не слышать, забыть об этом навсегда.
— Мне так… мне так жаль, — прошептала Гермиона.
— Ушла, — прохрипел Аберфорт. — Ушла навсегда.
Он вытер нос рукавом и прокашлялся.
— Конечно же, Гриндельвальд смотался. У него уже были проблемы с законом в своей стране, и ему очень не хотелось, чтобы на него повесили еще и Ариану. А Альбус был свободен, не так ли? Свободен от обузы, которой была сестра, свободен, чтобы стать величайшим волшебником своего…
— Он никогда не был свободен, — проговорил Гарри.
— Что-что? — удивился Аберфорт.
— Никогда, — продолжил Гарри. — В ночь, когда ваш брат умер, он выпил зелье, которое свело его с ума. Он начал кричать, умолять кого-то, кого рядом не было. «Не трогай их, прошу… нападай на меня…»
Рон и Гермиона уставились на Гарри. Он никогда не рассказывал, что произошло на острове посреди озера — события после возвращения Гарри и Дамблдора в Хогвартс совершенно затмили то, что случилось чуть раньше.
— Он думал, что снова дома, с вами и Гриндельвальдом, я знаю, — сказал Гарри, вспоминая, как умоляюще хныкал Дамблдор. — Он думал, что видит, как Гриндельвальд нападает на вас и Ариану… это было пыткой для него, если бы вы увидели его тогда, вы не сказали бы, что он свободен.
Аберфорт, похоже, увлекся созерцанием своих узловатых, жилистых рук. После долгой паузы он сказал:
— Почему ты так уверен, Поттер, что мой брат больше заинтересован в тебе, а не в высшем благе? Почему ты так уверен, что тобой нельзя пренебречь, как моей маленькой сестрой?
Сердце Гарри словно пронзило осколком льда.
— Я не верю этому. Дамблдор любил Гарри, — возразила Гермиона.
— Почему он тогда не сказал ему, чтобы он спрятался? — тут же ответил Аберфорт. — Почему он не сказал ему: будь осторожен, это и это поможет тебе выжить?
— Потому что, — сказал Гарри до того, как успела заговорить Гермиона, — иногда ты должен думать о чем-то большем, чем собственная безопасность! Иногда ты должен думать о высшем благе! Это война!
— Тебе семнадцать, мальчик!
— Я совершеннолетний, и я буду продолжать сражаться, даже если вы сдались.
— Кто сказал, что я сдался?
— «Ордену феникса конец, — повторил Гарри. — Сам-Знаешь-Кто победил, все кончено, и любой, кто притворяется, что это не так, просто обманывает себя».
— Я не говорю, что это мне очень нравится, но это правда!
— Нет, не правда, — сказал Гарри. — Ваш брат знал, как покончить с Сами-Знаете-Кем, и он передал это знание мне. И я буду сражаться до тех пор, пока не одержу победу — или умру. Не думайте, что я не знаю, как это может кончиться. Я это знаю уже не один год.
Он ждал, что Аберфорт съязвит или что-то возразит, но тот промолчал, лишь наморщив лоб.
— Нам нужно попасть в Хогвартс, — повторил Гарри. — Если вы не можете нам помочь, мы подождем утра, оставим вас с миром и попытаемся пробраться туда сами. Если же вы можете нам помочь — что ж, самое время об этом сказать.
Аберфорт неподвижно сидел в кресле, буравя Гарри глазами, так похожими на глаза его брата. Наконец он откашлялся, поднялся, обошел столик и обратился к портрету Арианы.
— Ты знаешь, что делать, — сказал он.
Она улыбнулась, повернулась и ушла, но не так, как обычно уходят портреты — за раму, а в какой-то длинный тоннель, нарисованный позади нее. Они смотрели на ее хрупкую фигурку до тех пор, пока она окончательно не растворилась в темноте.
— Э-э-э… что… — начал Рон.
— Сейчас туда можно попасть только одним способом, — сказал Аберфорт. — Ты должен знать, что они закрыли все старые секретные проходы с обеих сторон, дементоры окружают стены, внутри школы регулярно ходят патрули — по крайней мере, мне так рассказали. Это место еще никогда так серьезно не охранялось. Да и что ты собираешься сделать в школе, пока директор — Снейп, а его заместители — семейка Кэрроу… хотя это твое дело, да? Ты сказал, что готов к смерти.
— Но что… — проговорила Гермиона, хмуро глядя на портрет Арианы.
Маленькая белая точка снова появилась в конце нарисованного тоннеля. Ариана шла назад, к ним, и, приближаясь, становилась все больше. Но сейчас с ней шел кто-то еще, кто-то, кто был выше нее. Он прихрамывал и, похоже, был взволнован, его волосы были длиннее, чем Гарри когда-либо видел, на его лице зияло несколько глубоких ран, одежда была разорвана. Две фигуры все увеличивались, пока на портрете не стали видны только их головы и плечи. Затем портрет открылся, словно маленькая дверца, и за ним оказался вход в настоящий тоннель. Из него — с нестриженными волосами, пораненным лицом, в разорванной мантии — выбрался настоящий Невилл Лонгботтом, который с радостным криком спрыгнул с камина и воскликнул:
— Я знал, что ты придешь! Я знал это, Гарри![44]