И мой отец нашёл ублюдков, которые это сделали, — сказал Аберфорт, — и задал им. И его за это засадили в Азкабан. Он так и не сказал, почему он это сделал, потому что узнай Министерство, какой стала Ариана, её бы на всякий случай заперли в Святом Мунго. В ней, неуравновешенной, со взрывами магии, когда она не могла её сдержать, увидели бы серьёзную угрозу Международному Статуту Секретности.
Нам надо было содержать её, чтобы всё было безопасно и тихо. Мы переехали в другой дом, объявили её больной, и моя мать ухаживала за ней, старалась, чтобы она была спокойна и счастлива.
— Я был её любимцем, — сказал он, и при этих словах из-за морщин и растрёпанной бороды Аберфорта словно выглянул нескладный подросток. — Не Альбус, тот, когда бывал дома, не вылезал из своей спальни, читал свои книжки и пересчитывал свои награды, поддерживал свою «переписку со знаменитейшими магами тех дней».
Аберфорт хмыкнул: — Он не хотел отвлекаться на неё. Она любила меня больше всех. Я мог уговорить её есть, когда это не получалось у моей матери, я мог успокоить её, когда у неё был припадок, а когда она была спокойная, она помогала мне кормить коз.
Потом, когда ей было четырнадцать… Понимаешь, меня там не было, — сказал Аберфорт. — Будь я там, я бы её успокоил. У неё был припадок, а моя мать — она была уже не такая молодая, и… в общем, несчастный случай. Ариана не владела собой. Но моя мать погибла.
Гарри чувствовал странную смесь жалости и отвращения; он не хотел больше ничего слышать, но Аберфорт продолжал говорить, и Гарри подумал, как давно он последний раз об этом рассказывал; а может, он и никогда не рассказывал об этом…
— Ну, это поставило крест на кругосветной прогулке Альбуса с малышом Доджем. Эта пара приехала к нам домой на похороны моей матери, а потом Додж отбыл, сам по себе, и Альбус остался, как глава семьи. Ха!
Аберфорт плюнул в очаг.
— Я буду смотреть за ней, сказал я ему, мне плевать на школу, я останусь дома и всё такое.
Он сказал мне, что мне надо завершить образование, и что он будет делать всё, что делала наша мать. Низковато для сударя Совершенства: присматривать за полусумасшедшей сестрой, не давать ей по три раза в неделю разнести дом — за это призов не положено. Но пару месяцев он держался молодцом… пока этот не появился.
Сейчас взгляд Аберфорта стал просто угрожающим.
— Гринделвальд. Наконец-таки мой братец нашёл себе равного для разговоров, такого же блестящего и талантливого, как он. А присмотр за Арианой можно было и отложить, пока они там высиживали свои планы нового Волшебного Порядка, и отыскивали Дары, и вообще занимались тем, что им было интересно. Великие планы на пользу всему Волшебному народу, и если про одну-единственную девочку позабыли, так разве это важно, когда Альбус трудится для большего блага?
Но через пару месяцев я был этим сыт, меня достало. Мне подходило время возвращаться в Хогвартс, и я сказал им, обоим, рожа в рожу, вот как тебе сейчас, — и Аберфорт наклонился к Гарри, и не надо было воображения, чтобы увидеть в нём подростка, тощего, жилистого и злого, поднявшегося на старшего брата. — Я сказал им, что лучше бы вы с этим завязали. Её нельзя перевозить никуда, не такое у неё здоровье, вы не можете взять её с собой туда, куда вы себе напланировали, о чём натрепали в своих умных речах, когда сами себя настропаляли. Ему это не понравилось, — сказал Аберфорт, и отблеск огня на стёклах очков опять скрыл на мгновение его глаза, и они опять показались белыми и слепыми. — А Гринделвальду не понравилось ну вообще. Он разозлился. Он сказал мне, какой же я тупенький мальчуган, что пытаюсь путаться под ногами у него и моего гениального брата…
Разве я не понимаю, что моей бедной сестрёнке не придётся прятаться, как только они перевернут мир, и выведут волшебников из укрытия, и научат магглов знать своё место?
И мы поспорили… и я вытащил палочку, и он вытащил свою, и я испытал, как лучший друг моего брата накладывает на меня Пыточное заклятие… Альбус попытался его остановить, и мы все втроём передрались, и все эти вспышки и грохот вывели её из себя, ей было этого не вынести…
Вся кровь ушла из лица Аберфорта, словно его смертельно ранило.
— …я думаю, она хотела помочь, но она же сама толком не понимала, что делает, и я не знаю, кто из нас это сделал, любой из нас мог — и она была мертва.
На последнем слове он замолк, и упал на ближайший стул. У Эрмионы лицо было мокрое от слёз, а Рон был бледный, совсем как Аберфорт. Гарри чувствовал только нежелание принять всё это, он хотел ничего этого не слышать, хотел как-нибудь вытереть это из памяти.
— Мне так… мне так жаль, — прошептала Эрмиона.
— Ушла, — выдавил Аберфорт. — Ушла навеки.
Он утёр нос рукавом и прочистил горло.
— Понятное дело, Гринделвальд свалил. За ним и так уже всякое числилось, у него на родине, он совсем не хотел, чтобы и Ариану записали на его счёт. А зато Альбус освободился, разве не так? Свободен от сестры, свободен стать величайшим волшебником…
— Никогда он не был свободен, — сказал Гарри.
— Прошу прощения? — сказал Аберфорт.
— Никогда. В ту ночь, когда ваш брат погиб, он пил зелье, которое сводило его с ума. Он начал стонать, умолял кого-то, кого там не было: «Не делайте им больно, пожалуйста… сделайте больно мне…»
Рон и Эрмиона уставились на Гарри. Он никогда не вдавался в подробности того, что было на том островке посреди озера: события, случившиеся после его с Дамблдором возвращения в Хогвартс, надёжно всё это заслонили.
— Он думал, что он в прошлом, с вами и Гринделвальдом, я знаю, — сказал Гарри, вспоминая умоляющий шёпот Дамблдора.
— Он думал, он видит, как Гринделвальд мучает вас и Ариану… Ему это была пытка, если бы вы его видели, не сказали бы, что он свободен.
Аберфорт, казалось, погрузился в созерцание своих узловатых, со вздувшимися венами, рук. После долгого молчания он сказал: — Как ты можешь быть уверен, Поттер, что мой брат не был более заинтересован в бо льшем благе, чем в тебе? Как ты можешь быть уверен, что не был для него мелочью, вроде моей сестрёнки?
Словно осколок льда пронзил сердце Гарри.
— Я в это не верю. Дамблдор любил Гарри, — сказала Эрмиона.
— Почему же тогда он не сказал ему прятаться? — отрезал Аберфорт. — Почему не сказал ему: «Позаботься о себе, послушай, как тебе уцелеть»?
— Потому что, — сказал Гарри, прежде чем Эрмиона успела ответить, — иногда приходится думать о большем, чем собственная безопасность! Иногда приходится думать о бо льшем благе! Это война!
— Парень, тебе только семнадцать!
— Я совершеннолетний, и я собираюсь продолжать драться, даже если вы отвалите!
— Кто говорит, что я отвалю?
— Ордену Феникса конец, — повторил Гарри, — Сам-Знаешь-Кто победил, всё кончено, и кто притворяется, что не так, сам себя дурачит.
— Я не сказал, что это по мне, но это правда!
— Нет, не правда, — сказал Гарри. — Ваш брат знал, как прикончить Сами-Знаете-Кого, и он передал это знание мне. И я намерен не складывать руки, пока не одолею — или не умру. Не думайте, что я не знаю, чем это может кончится. Я знаю это не первый год.
Он ждал, что Аберфорт высмеит его или будет спорить, но тот не сделал ни того, ни другого. Он просто потянулся.
— Нам нужно попасть в Хогвартс, — снова сказал Гарри. — Если вы не можете нам помочь, мы дождёмся рассвета, оставим вас в покое, и попытаемся сами отыскать путь. Если вы можете нам помочь… ну, сейчас самое время сказать об этом.
Аберфорт остался сидеть на стуле, пристально глядя на Гарри глазами, так удивительно похожими на глаза брата. Наконец он прочистил горло, поднялся на ноги, обошёл маленький столик, и подошёл к портрету Арианы.
— Ты знаешь, что делать, — сказал он.
Она улыбнулась, повернулась и ушла, не так, как обычно люди на портретах, за край рамы, но вдаль, словно по нарисованному за её спиной туннелю. Все следили, как удаляется лёгкая фигурка, пока её не поглотила тьма.