Глава двадцать пятая В Раковине
Дом Билла и Флёр одиноко стоял на высоком берегу; его окна открывались на море, его стены были выложены раковинами и белой галькой. Это было уединённое и красивое жилище. Где бы ни был Гарри, в крошечном доме или в саду, он слышал непрестанный накат и откат волн, словно дыхание огромного дремлющего зверя. Последующие несколько дней Гарри большей частью проводил вне полного народу дома, ускользая из него под выдуманными предлогами; его тянуло смотреть с вершины утеса на небо и широкое пустынное море, чувствовать на лице холодный солёный ветер. Гарри продолжала пугать необычность его собственного решения — не пробовать обогнать Волдеморта. Он не мог припомнить, чтобы когда-нибудь прежде выбирал не делать. Он был полон сомнений, тех самых, которые Рон обязательно излагал, стоило им оказаться вместе:
— Что, если Дамблдор хотел, чтобы мы вовремя разобрались с тем знаком, и достали палочку? Что, если выяснение, что это за знак, должно было «подтянуть» тебя, чтобы разыскать Дары тебе было по силам? Гарри, если это в самом деле Бузинная палочка, то каким чёртом, спрашивается, мы теперь будем кончать Сам-Знаешь-Кого?
У Гарри не было на это ответов; были мгновения, когда он задумывался, не был ли отказ от попытки помешать Волдеморту взломать гробницу совершенным безумием. Он даже не мог толком объяснить, почему он принял решение этого не делать: чем больше он пытался восстановить те соображения, в глубине души, которые его к нему привели, тем более жалкими они ему казались.
Странное дело: поддержка со стороны Эрмионы заставляла Гарри чувствовать неуверенность не меньше, чем сомнения Рона. Вынужденная теперь признать, что Бузинная палочка существует на самом деле, Эрмиона постановила, что Палочка — орудие зла, и что путь, которым Волдеморт её раздобыл, настолько мерзкий, что они, конечно, никогда бы на него не ступили.
— Ты бы никогда этого не сделал, Гарри, — повторяла она снова и снова. — Ты бы не смог вломиться в могилу Дамблдора.
Но мысль о мёртвом теле Дамблдора страшила Гарри гораздо меньше, чем возможность того, что он неправильно понял намерения живого Дамблдора. Он чувствовал себя, словно пробирающийся ощупью в темноте; он выбрал дорогу, но всё время мысленно оглядывается, гадает, правильно ли он понял знаки, не следует ли ему выбрать другой путь. Порой его вновь охватывала злость на Дамблдора, не уступающая по силе волнам, разбивающимся об утёс, на котором стоял дом, злость на то, что Дамблдор ничего не объяснил ему, пока был жив.
— Но он точно мёртв? — спросил Рон, на четвёртый день их жизни в Раковине. Гарри бездумно смотрел через стену, отделявшую сад от утёса, когда Рон и Эрмиона нашли его; Гарри хотелось бы, чтобы они его не нашли — у него не было никакого желания ввязываться с ними в спор.
— Да, да. Пожалуйста, Рон, хватит об этом.
— Смотри, Эрмиона, что мы имеем, — сказал Рон через голову Гарри, продолжавшего разглядывать горизонт. — Серебряная олениха. Меч. Глаз, который Гарри видел в зеркале…
— Гарри признаёт, что он мог и вообразить этот глаз. Правда, Гарри?
— Мог, — сказал Гарри, не глядя на Эрмиону.
— Но ты же не думаешь, что ты его вообразил? — спросил Рон.
— Нет, не думаю, — сказал Гарри.
— Вот видишь! — торопливо сказал Рон, чтобы опередить Эрмиону. — Если это не был Дамблдор, то объясни, Эрмиона, как Добби узнал, что мы в погребе?
— Не знаю… но ты можешь объяснить, как Дамблдор послал Добби, если он лежит в гробнице в Хогвартсе?
— Откуда мне знать? Может, это его призрак!
— Дамблдор не вернётся призраком, — сказал Гарри. Сейчас он не во многом был уверен насчёт Дамблдора, но это он знал твёрдо. — Он наверняка ушёл.
— Что ты имеешь в виду — «он ушёл»? — спросил Рон, но прежде, чем Гарри смог что-то сказать, сзади послышалось: — 'Арри?
К ним из дома шла Флёр, её длинные серебристые волосы трепал ветер.
- 'Арри, Гри'уук хочет говорить с тобой. Он в самой маленькой изз спален, он говор'ит, он не хочет, чтобы 'азговор подслушали.
Было заметно, как ей не нравится, что гоблин посылает её с поручениями; с недовольным видом она направилась обратно в дом.
Как Флёр и сказала, Грифук ждал их в самой маленькой из трёх спален, в той, в которой ночевали Эрмиона и Луна. Гоблин задёрнул красные хлопчатобумажные шторы, отгородившись от яркого неба в облаках; комнату словно освёщал багровый огонь, что казалось странным в этом светлом, свободном доме.
— Я пришёл к решению, Гарри Поттер, — сказал гоблин; он сидел в низком кресле, скрестив ноги и постукивая своими длинными тонкими пальцами по подлокотникам. — Хотя гоблины Гринготтса сочтут это изменой самым основам, я пришёл к решению помочь тебе…