Голова Ника покачивалась на его широком воротнике, пока он поворачивался туда-сюда, вглядываясь поверх голов роя школьников.
— Вон она, там, Гарри, молодая женщина с длинными волосами.
Гарри посмотрел туда, куда указывал просвечивающий палец Ника, и увидел высокое привидение; оно поймало взгляд Гарри, подняло брови и уплыло сквозь стену.
Гарри бросился вдогонку. Через дверь коридора, в который исчезло привидение, он увидел его, в самом конце прохода, медленно скользящее прочь.
— Эй! Постойте! Вернитесь!
Привидение согласилось приостановиться; оно плавало в нескольких дюймах над полом. Гарри решил, что оно, с волосами по пояс и в платье до пола, красиво, но в то же время выглядит гордым и надменным. Подойдя поближе, он понял, что несколько раз уже встречался с этим привидением в коридоре, хотя ни разу не заговаривал.
— Вы Дама в Сером?
Она кивнула, но не сказала ни слова.
— Привидение Башни Рэйвенкло?
— Именно так.
Её тон не обнадёживал.
— Пожалуйста, помогите мне. Мне необходимо знать всё, что вы можете рассказать о потерянной диадеме.
Её губы скривились в холодной улыбке.
— Боюсь, — сказала она, отворачиваясь, чтобы продолжить свой путь, — что я не смогу тебе помочь.
— ПОДОЖДИТЕ!
Гарри не собирался кричать, но злость и паника были готовы взять над ним верх. Пока привидение качалось перед ним, он взглянул на часы. До полуночи оставалась четверть часа.
— Это очень важно, — сказал он свирепо. — Если эта диадема в Хогвартсе, я должен найти её, и поскорее.
— Ты далеко не первый студент, домогающийся диадемы, — сказала она с презрением. — Целые поколения учеников изводили меня…
— Это совсем не ради лучших отметок! — заорал на неё Гарри. — Речь о Волдеморте, о том, чтобы его победить… или вы в этом не заинтересованы?
Она не могла покраснеть, но её щёки стали не такими прозрачными, и в её голосе было возбуждение, когда она ответила:
— Конечно я… да как ты посмел…?
— Хорошо, тогда помогите мне.
Её спокойствие поубавилось.
— Это… но как это касается…, - она запнулась, — диадемы моей матери…
— Вашей матери?
Она, казалось, злилась на саму себя.
— При жизни, — сказала она натянуто, — я была Еленой Рэйвенкло.
— Вы её дочь? Но тогда, вы должны знать, что с ней сталось.
— Хотя диадема и дарует мудрость, — сказала она с явным усилием держать себя в руках, — я сомневаюсь, чтобы она сильно помогла тебе поразить того, кто называет себя Лордом…
— Говорю же я вам, что не собираюсь её носить! — огрызнулся Гарри. — Некогда объяснять — но если вам не безразличен Хогвартс, если вы хотите увидеть, что с Волдемортом покончено, вам придётся рассказать мне всё, что вы знаете о диадеме!
Она молчала, плавая в воздухе, глядя сверху на Гарри, и его охватило ощущение безнадёжности. Если бы она что-то знала, она конечно же рассказала бы это Флитвику или Дамблдору, которые наверняка её об этом спрашивали. Он тряхнул головой и уже повернулся было, чтобы уйти, когда привидение тихо сказало:
— Я украла диадему у моей матери.
— Вы… вы что?
— Я украла диадему, — повторила Елена Рэйвенкло шёпотом. — Мне хотелось стать более умной, более значительной, чем моя мать. Я сбежала с ней.
Гарри не понимал, как он ухитрился завоевать её доверие, и ничего не спрашивал, а просто напряжённо слушал, а она продолжала:
— Говорят, моя мать так никогда и не призналась, что диадема пропала, но притворялась, что по-прежнему ей владеет. Она скрыла и свою потерю, и моё чернейшее предательство, даже от остальных основателей Хогвартса.
Потом моя мать заболела — смертельно заболела. И отчаянно хотела меня ещё хоть раз увидеть, невзирая на моё вероломство. И она послала, отыскать меня, человека, который давно любил меня, невзирая на то, что я с презрением его отвергла. Она знала, что он не будет знать отдыха, пока не выполнит поручение.
Гарри ждал. Она глубоко вздохнула и вздёрнула голову.
— Он выследил меня в лесу, где я пряталась. Когда я отказалась вернуться с ним, он вспылил. Барон всегда отличался необузданным нравом. Его разъярил мой отказ, он завидовал моей свободе, и он пронзил меня мечом.
— Барон? Вы говорите о…?
— Ну да, о Кровавом Бароне, — сказала Дама в Сером, и, отведя в сторону свой плащ, показала одинокую чёрную рану на своей белой груди. — Когда он увидел, что совершил, его охватило раскаяние. Он взял оружие, забравшее мою жизнь, и обратил его на себя. Все последующие века он носит цепи, в наказание… Что ж, вольному воля, — добавила она с горечью.