А теперь Снэйп опять стоит в кабинете директора, и Финеас Нигеллус вбегает в свой портрет.
— Директор! Они разбили лагерь в Лесу Дина! Грязнокровка…
— Не говори это слово!
— …ладно, девчонка Грангер упомянула это место, открывая свой мешок, и я её услышал!
— Хорошо. Очень хорошо! — кричит портрет Дамблдора за директорским креслом. — Сейчас, Северус, меч! Не забудь, что тому, кто его возьмёт, потребуются для этого воля и мужество… и он не должен знать, что это ты дал меч! Если Волдеморт прочтёт в сознании Гарри, и увидит, как ты работаёшь для него…
— Знаю, — отрезал Снэйп. Он подходит к портрету Дамблдора и тянет за край рамы. Портрет откидывается, как дверь, открывая тайник, нишу, из которой Снэйп достаёт меч Гриффиндора.
— И вы по-прежнему не собираетесь сказать мне, почему это так важно — передать Поттеру меч? — спрашивает Снэйп, надевая дорожный плащ поверх мантии.
— Думаю, этого не следует, — говорит портрет Дамблдора. — Он знает, что с ним делать. И, Северус, будь очень осторожен, вряд ли они ласково примут тебя, после несчастья с Джорджем Висли…
Снэйп поворачивается на пороге.
— Не волнуйтесь, Дамблдор, — говорит он холодно. — У меня есть план…
И Снэйп выходит из комнаты.
Гарри поднялся из Думоотвода, и через мгновение он лежал на покрытом ковром полу в точности той самой комнате, в которой Снэйп, наверное, сейчас запирал дверь.
Глава тридцать четвёртая И опять Лес
Вот она, правда. Лёжа лицом в пыльный ковёр, в кабинете, где он думал когда-то, что изучает тайны победы, Гарри понял наконец, что ему и не предполагалось выжить. Его работа была — безропотно пойти в приветственные объятия Смерти. А по дороге ещё и оборвать последние нити, которые связывают Волдеморта с жизнью, чтобы, когда он наконец бросит себя под ноги Волдеморту, и не поднимет палочки, чтобы себя защитить, всё было завершено чисто, чтобы работа, начатая в Годриковой Лощине, была доделана до конца. Никто не будет жить, никто не переживёт другого.
Он чувствовал, как бешено бьётся сердце у него в груди. Как странно, что под ужасом смерти оно трудится всё упорнее, отважно поддерживая в нём жизнь. Но ему придётся остановиться, и скоро. Его удары сочтены. На сколько их хватит времени, когда он поднимется и последний раз пройдёт через замок, на лужайку, и в лес?
Ужас волнами заливал его, лежащего на полу, и в его груди бил погребальный барабан. Будет ли умирать больно? Каждый раз, когда ему случалось оказаться между смертью и спасением, он никогда об этом по-настоящему не думал. Его воля к жизни всегда пересиливала страх перед смертью. Но сейчас ему в голову не приходило пытаться спастись, убежать от Волдеморта. Всё кончилось, он это знал, и всё, что ему осталось, это то самое: умереть.
Если бы он мог умереть той летней ночью, когда он последний раз покидал дом номер четыре по Бирючинному проезду, когда его спасла палочка с пером благородного феникса! Если бы он мог умереть как Хедвиг, так быстро, что даже не понял бы, что случилось! Или если бы он мог броситься на чужую волшебную палочку, спасая кого-то, кого он любит… Сейчас он даже завидовал смерти своих родителей. Для хладнокровной прогулки навстречу собственному разрушению потребуется храбрость иного рода. Он почувствовал, что его пальцы немножко дрожат, и попробовал заставить их прекратить это, хотя его никто не видел: рамы портретов по стенам были пусты.
Медленно, очень медленно, он сел, и почувствовал в себе больше жизни, и столько, сколько никогда ещё не было, внимания к своему живому телу. Почему он никогда не ценил это чудо, мозг, и нервы, и бьющееся сердце? Это всё куда-то уйдёт… или он уйдёт от всего этого. Его дыхание стало медленным и глубоким, и его рот и горло были совершенно сухи, но такими же были и его глаза.
Дамблдорово вероломство — где оно? Конечно, тут был дальний план: у Гарри просто не хватило ума его увидеть, он сейчас это понял. Он никогда не спрашивал себя, отчего это он убеждён, будто Дамблдор хочет видеть его живым. Теперь он видел, что продолжительность его жизни всегда измерялась тем временем, которое потребуется для истребления всех Разделённых Сутей. Дамблдор передал труд по их уничтожению ему, и он послушно продолжил перерезать путы, привязывающие к жизни не только Волдеморта, но и его самого! Как тонко, как изящно, не губить лишние жизни, но поручить опасное дело мальчишке, который уже и так намечен на убой, и чья смерть не будет потерей, но будет ещё одним ударом по Волдеморту.