Спор перешёл в драку. Гринделвальд вышел из себя. То, что я в нём всегда чувствовал, хотя и притворялся в обратном, вырвалось в ужасную реальность. И Ариана… о которой так заботилась, которую так берегла мать… лежала на полу мёртвая.
Дамблдор сглотнул и, не скрываясь, заплакал. Гарри протянул руку и был рад обнаружить, что может к нему прикоснуться. Он крепко сжал руку Дамблдора, и тот понемногу овладел собой.
— Ну, Гринделвальд удрал, что любой мог предвидеть, только не я. Он исчез, вместе со своими планами достижения власти и схемами принуждения магглов, и своими мечтами о Дарах Смерти, мечтать о которых я ему помогал и его вдохновлял. Он бежал, оставив меня хоронить сестру и учиться жить с виной и чудовищной печалью, ценой моего позора.
Шли годы. О нём приходили слухи. Говорили, что он обзавёлся палочкой невообразимой силы. А мне, тем временем, предложили пост Министра магии, и не единожды. Естественно, я отказался. Я выучил урок, что мне нельзя искушать себя властью.
— Но вы были бы лучше, много лучше, чем Фадж или Скримджер! — взорвался Гарри.
— Да неужто? — тяжело вздохнул Дамблдор. — Я так не уверен. Я очень молодым человеком убедился, что меня тянет к власти, манит к ней. Занятная вещь, Гарри, но, похоже, более всего пригодны править те, кто никогда не искал власти. Те, на кого, вот как на тебя, взваливают роль вождя, кто надевает королевскую мантию потому, что это необходимо, и кто потом к собственному удивлению обнаруживает, что носит её, как подобает.
В Хогвартсе мне было безопаснее. Думаю, я был хорошим учителем…
— Вы были лучшим…
— …ты очень добрый, Гарри. Но пока я занимал себя натаскиванием юных волшебников, Гринделвальд собирал армию. Говорят, он боялся меня, и, наверное, так оно и было, но я, думаю, боялся его больше.
— Нет, не за жизнь, — сказал Дамблдор в ответ на вопрошающий взгляд Гарри. — Ничего, что он мог бы причинить мне магически. Я знал, что в этом мы с ним наравне, может быть, я на волос способнее. Правда — вот чего я боялся. Понимаешь, я так и не знал, кто из нас, в той последней кошмарной драке, кто на самом деле послал заклинание, убившее мою сестру. Ты можешь назвать меня трусливым: ты будешь прав, Гарри. Больше всего на свете я страшился узнать, что это я был тем, кто принёс ей смерть, не своей самонадеянностью и глупостью, но что именно я нанёс удар, забравший её жизнь.
Думаю, он знал это, думаю, он знал, что меня страшит. Я оттягивал встречу с ним до того предела, после которого упираться было бы уже постыдно. Люди гибли, его, казалось, было не остановить, и я должен был сделать то, что в моих силах.
Ну, что было дальше, ты знаешь. Я выиграл поединок. Я выиграл палочку.
Вновь тишина. Гарри не спросил, узнал ли Дамблдор, кто поразил Ариану насмерть. Он не хотел этого знать, и ещё меньше хотел, чтобы Дамблдору пришлось ему об этом рассказать. Наконец он понял, что, наверное, видел Дамблдор, когда смотрел в зеркало Джедан, и почему Дамблдору так была понятна притягательная сила зеркала для Гарри.
Они долго сидели в молчании, и хныканье существа позади почти не тревожило Гарри.
Наконец Гарри сказал: — Гринделвальд пытался остановить Волдемортову охоту за палочкой. Он, знаете, лгал, притворялся, что у него никогда её не было.
Дамблдор кивнул, глядя на свои колени, на его кривом носу ещё блестели слёзы.
— Говорят, что в последующие годы, в Нурменгарде, один в камере, он выказывал раскаяние. Надеюсь, это правда. Мне бы хотелось думать, что он почувствовал, как ужасно и постыдно то, что он делал. Может быть, эта ложь Волдеморту была попыткой что-то исправить… не дать Волдеморту овладеть Даром…
— …или, может, сделать так, чтобы он не взломал вашу гробницу? — предположил Гарри, и Дамблдор прикрыл глаза.
После короткой паузы Гарри сказал: — Вы пытались использовать Воскрешающий камень.
Дамблдор кивнул.
— Когда я обнаружил его, после всех этих лет, зарытый в заброшенном доме Гонтов… Дар, которого из всех трёх я желал наиболее страстно, хотя в юности я хотел его по другому поводу… Гарри, я потерял голову. Я совсем забыл, что я ищу Разделённую Суть, что кольцо наверняка несёт заклятие. Я схватил его, и я надел его, и на секунду я вообразил, что сейчас увижу Ариану, и мать, и отца, и скажу им, как я очень, очень сожалею, что я…