Секунда напряжённо дрожащей тишины, потрясение от случившегося; а потом вокруг Гарри разразилась буря, и вопли, радостные крики, рёв наполнили воздух. Яростное солнце било в окна, когда все бросились к Гарри, и первыми, кто добежал до него, были Рон и Эрмиона, и их руки первыми его обняли, их невообразимые крики его оглушили. И Джинни, Невилл и Луна тоже были здесь, и все Висли, и Хагрид, и Кингсли, и Мак-Гонагалл, и Флитвик, и Росток, и Гарри не мог разобрать ни слова среди общего крика, не мог сказать, чьи именно руки поднимают его, тащат его, пытаются ухватиться хоть за кусочек его, сотни теснились вокруг, все хотели прикоснуться к Мальчику, Который Выжил, из-за которого всё наконец закончилось…
А солнце поднималось над Хогвартсом, и Большой Зал заливали жизнь и свет. Гарри должен был быть в каждом водовороте ликования и плача, печали и празднования. Все хотели быть рядом с Гарри, их вождём и знаменем, их спасителем и их надеждой, а что он не спал, что хотел остаться только с немногими, это никого не заботило. Он должен был говорить с потерявшими близких, жать им руки, видеть их слёзы, принимать их благодарность, выслушивать новости, которые в это утро приходили каждую четверть часа: что по всей стране те, кто были под чарами Подвластия, приходят в себя, что Пожиратели Смерти все бежали или схвачены, что прямо сейчас из Азкабана освобождают невиновных, и что Кингсли Кандальер назначен исполняющим обязанности Министра магии.
Тело Волдеморта убрали из Зала, в каморку, чтобы он не лежал рядом с Фредом, Тонкс, Люпином, Колином Криви и ещё с теми пятьюдесятью, что пали, сражаясь против него. Мак-Гонагалл вернула на место столы, но никто не сидел по колледжам: все перемешались, учителя и ученики, призраки и родители, кентавры и домовые эльфы, и Флоренц лежал в углу, приходя в себя, и Гроуп заглядывал в выбитое окно, и ему бросали еду в смеющийся рот. В конце концов измученный вконец Гарри обнаружил, что сидит на скамье рядом с Луной.
— Если бы я была ты, мне бы хотелось куда-нибудь потише, — сказала она.
— Просто мечтаю, — ответил он.
— Я их всех отвлеку, — сказала она. — Воспользуйся плащом.
И не успел он слова сказать, как она крикнула: — Ой, смотрите, Морщеногие Кизляки! — и показала в окно. Все, кто её услышал, обернулись, и Гарри набросил на себя Плащ, и встал из-за стола.
Теперь он мог пройти через Зал без помехи. Через два стола от себя он заметил Джинни, уткнувшуюся головой в плечо матери: поговорить с ней ещё будет время, часы, дни, может быть целые годы. Он увидел Невилла, рядом с его тарелкой лежал меч Гриффиндора, а сам Невилл был окружён пылкими почитателями. Он шёл по проходу между столами, и заметил троих Малфоев, прижавшихся друг к другу, словно не уверенных, имеют ли они право быть здесь, но никто не обращал на них никакого внимания. Повсюду он видел воссоединившиеся семьи, и, наконец, увидел тех двоих, чьё общество ему было нужно больше всего.
— Это я, — прошептал он, просунув между ними голову. — Не пойдёте со мной?
Они тут же встали, и все вместе, Гарри, Рон и Эрмиона, покинули Большой Зал. От мраморной лестницы были отбиты большие куски, не было части перил, на каждом шагу попадались обломки и пятна крови.
Было слышно, как где-то Пивз летает по коридорам, распевая победную песню собственного сочинения:
— Из-за него у тебя чувство гулянки и трагедии в одном флаконе, верно? — сказал Рон, толкая дверь и пропуская Гарри и Эрмиону.
Радость ещё придёт, думал Гарри, но сейчас она придавлена усталостью, и боль от потери Фреда, и Люпина, и Тонкс пронзала его на каждом шагу, словно от раны. Основное, что он сейчас чувствовал, это неимоверное облегчение и желание спать. Но сперва он должен был объяснить всё Рону и Эрмионе, которые были с ним так долго, и имели право знать правду. Пусть это причиняло ему боль, он рассказал, что видел в Думоотводе, и что происходило в лесу, и они даже не начали выражать своё потрясение и изумление, как оказались у того места, к которому и шли, хотя никто его не называл.