С того раза, как он последний видел горгулью, сторожащую вход в кабинет директора, её кто-то отпихнул в сторону. Она стояла немного криво, и казалась под хмельком, и Гарри подумал, сможет ли она в таком состоянии разобрать пароль.
— Мы можем подняться? — спросил он горгулью.
— Свободно, — пробурчала статуя.
Они перебрались через горгулью на винтовую лестницу, и она медленно понесла их наверх, как эскалатор. Гарри толчком растворил двери.
Он только успел глянуть на Думоотвод на столе, там, где он его оставил, как ударивший по ушам гром заставил его вскрикнуть; он подумал о заклятиях, о возвращении Пожирателей Смерти, о возрождении Волдеморта…
Но это был гром аплодисментов. По всем стенам все директора и директрисы Хогвартса стоя приветствовали его; они махали ему шляпами и — кое-кто — париками, они тянулись из рамы в раму, чтобы пожать руки друг другу, они плясали на креслах, в которых были нарисованы; Дилис Дервент плакала, не стесняясь, Декстер Фортескью размахивал слуховым рожком, а Финеас Нигеллус выкликал своим высоким, звучным голосом: — Прошу заметить, что и Слитерин в этом участвовал! Пусть наш вклад тоже не будет забыт!
Но Гарри смотрел только на того, кто стоял в самой большой раме прямо за директорским столом. Слёзы текли у него из-под очков-полумесяцев в длинную серебряную бороду, и гордость и благодарность, казалось, исходившие от него, наполняли душу Гарри покоем, словно песня феникса.
Наконец Гарри поднял руки, и портреты почтительно замолчали, улыбаясь, вытирая глаза и жадно ожидая, когда он заговорит. Однако Гарри обратился к Дамблдору, и очень тщательно выбирал слова. Как он ни вымотался, как ни слипались у него глаза, он должен был сделать последнее усилие, поискать последнего совета.
— Та вещь, которая была спрятана в Снитче, — начал он, — я бросил её в лесу. Я точно не помню, где, и я не собираюсь идти её разыскивать. Вы согласны?
— Конечно, мой дорогой мальчик, — сказал Дамблдор, пока его друзья-портреты смотрели с любопытством и непониманием. — Мудрое и мужественное решение, но меньшего я от тебя и не ожидал. Кто-нибудь ещё знает, где это упало?
— Никто, — сказал Гарри, и Дамблдор удовлетворённо кивнул.
— Но я хочу сохранить то, что было подарено Игнотусу, — сказал Гарри, и Дамблдор широко улыбнулся.
— Конечно, Гарри, оно твоё навсегда, пока ты сам кому-то это не передашь!
— И ещё вот это.
Гарри поднял Бузинную палочку, и Рон и Эрмиона посмотрели на неё с таким почтением, какое Гарри, даже в его полу-спящем, затуманенном состоянии, очень не понравилось.
— Мне она не нужна, — сказал Гарри.
— Что? — громко сказал Рон. — Ты рехнулся?
— Я знаю, что она могучая, — сказал Гарри устало, — но мне было счастливее с моей. Так что…
Он порылся в кошельке, висящем на шее, и вытащил две половинки палочки из падуба, по-прежнему соединённые только тончайшим волоском фениксова пера. Эрмиона как-то сказала, что её не починить, что повреждение слишком серьёзно. Всё, что он знал, что если и это не сработает, то не поможет уже ничто.
Он положил сломанную палочку на директорский стол, коснулся её самым кончиком Бузинной палочки, и сказал:
— Репаро.
Как только его палочка вновь стала целой, из её конца вылетели алые искры. Гарри понял, что получилось. Он взял палочку из падуба и пера феникса, и почувствовал тепло в пальцах, словно палочка и рука обрадовались встрече.
— Я положу Бузинную палочку, — сказал Гарри Дамблдору, следившему за ним с неимоверным вниманием и восхищением, — туда, откуда она пришла. Пусть она остаётся там. Если я умру своей смертью, как Игнотус, её сила ведь кончится, правда? Её прежний господин не будет побеждён. Это будет её конец.
Дамблдор кивнул. Они улыбнулись друг другу.
— Ты твёрдо решил? — спросил Рон. Он глядел на Бузинную палочку, и в его голосе была еле слышная нотка желания.
— Я думаю, Гарри прав, — спокойно сказала Эрмиона.
— От этой палочки больше неприятностей, чем выгод, — сказал Гарри. — И, если честно, — он отвернулся от портретов, думая сейчас только о кровати под пологом, ожидающей его в Гриффиндорской башне, и гадая, сможет ли Кричер принести ему туда бутерброд, — тех неприятностей, что у меня уже были, на целую жизнь хватит.
Эпилог Прошло девятнадцать лет
Осень в этом году наступила внезапно. Утро первого сентября хрустело, как яблоко, и когда маленькое семейство торопливо перебегало шумную улицу, направляясь к большому закопчённому зданию вокзала, автомобильные выхлопы и пар от дыхания пешеходов искрились в холодном воздухе, как паутина. На самом верху двух нагруженных тележек, которые толкали родители, качались две большие клетки; в клетках раздражённо ухали совы, и рыжеволосая девочка, робко поспевающая за братьями, крепко держалась за руку отца.