Гарри застонал.
— Что ты там бурчишь? — теряя терпение, спросила из-за двери тетя Петунья.
— Так, ничего…
Как он мог забыть, что сегодня день рождения Дадли? Гарри медленно выбрался из постели и принялся искать носки. Он нашел их под кроватью и надел на ноги, предварительно стряхнув с одного из них паука. Гарри свыкся с пауками, которые в изобилии обитали в чулане под лестницей, служившем ему спальней.
Одевшись, он направился на кухню. Кухонный стол был почти полностью погребен под подарками, приготовленными для Дадли. Судя по всему, Дадли получил-таки новый компьютер, который так хотел, не говоря уже о втором телевизоре и гоночном велосипеде. Для Гарри так и осталось загадкой, зачем его двоюродному брату гоночный велосипед — Дадли был непомерно толст и ненавидел любые физические упражнения, за исключением отвешивания тумаков. Его излюбленной мишенью был Гарри, но только вот незадача: Дадли нечасто удавалось поймать своего кузена, ибо тот отличался отменными спринтерскими качествами, хотя, глядя на него, в это было трудно поверить.
Для своего возраста Гарри был маленьким и тщедушным — возможно, это являлось следствием того, что жить ему приходилось в темном чулане. Казался же он еще меньше и еще тщедушнее, чем был на самом деле, поскольку единственной его одеждой были обноски Дадли, который превосходил его габаритами раза в четыре. У Гарри было худое лицо, костлявые коленки, черные волосы и ярко-зеленые глаза. Он носил круглые очки в сломанной оправе, обмотанной толстым слоем клейкой ленты, благодаря чему они кое-как еще держались на переносице, куда то и дело попадали тумаки, получаемые им от двоюродного братца. Единственным достоинством своей наружности Гарри считал тонкий шрам на лбу, формой напоминавший разряд молнии. Этот шрам был у него с тех пор, как он себя помнил; помнил он также и то, что первый вопрос, который он задал тете Петунье, был именно о происхождении шрама.
— Ты получил шрам в автокатастрофе, в которой погибли твои родители, — объяснила ему тетка и добавила: — И чтоб больше никаких вопросов.
Никаких вопросов — это было правило номер один для мирного сосуществования с семейством Дэрсли.
Когда в кухню вошел дядя Вернон, Гарри переворачивал на сковородке бекон.
— Причешись! — рявкнул дядюшка в качестве утреннего приветствия.
Примерно раз в неделю дядя Вернон бросал на Гарри взгляд поверх газеты и кричал, что племянника необходимо постричь. Гарри водили к парикмахеру, пожалуй, чаще, чем всех его одноклассников вместе взятых, но все без толку: таковы уж были его волосы — отрастали мгновенно и торчали во все стороны.
Гарри уже приступил к приготовлению яичницы, когда на кухне появился Дадли в сопровождении матери. Дадли во многом походил на отца. Лицо у него было широкое и румяное с маленькими водянисто-голубыми глазками, а шея практически отсутствовала; большая жирная голова хоть и не изобиловала умом, зато была в изобилии покрыта прилизанными светлыми волосами. Тетя Петунья любила повторять, что Дадли похож на ангелочка; Гарри же считал, что Дадли похож на свинью в парике.
Разложив яичницу с беконом по тарелкам, Гарри с трудом разместил их на небольшом, свободном от свертков, пятачке кухонного стола; Дадли же, тем временем, пересчитывал подарки, и его лицо все больше вытягивалось.
— Тридцать шесть, — сказал он, подняв глаза на родителей. — На два меньше, чем в прошлом году.
— Дорогой, ты не посчитал подарок от тетушки Мардж — видишь, он здесь, под большим свертком от мамы с папой.
— Ладно, пусть будет тридцать семь, — проговорил Дадли, покраснев и набычась. Гарри принялся второпях заглатывать бекон, чувствуя, что Дадли, того и гляди, устроит очередную истерику и, не ровен час, перевернет стол.
Тетя Петунья, видимо, тоже почуяла опасность и поспешно добавила: — Мы тебе купим еще целых два подарка, когда поедем в город. Что скажешь, пупсик? Ты рад?
Минуту Дадли думал. Это, похоже, давалось ему нелегко. Наконец, он проговорил, растягивая слова: — И тогда их будет тридцать… тридцать…
— Тридцать девять, сладенький мой, — подсказала тетя Петунья.
— М-м, — Дадли тяжело опустился на стул и схватил ближайший сверток. — Ну, тогда ладно.
Дядя Вернон усмехнулся.
— Наш шалунишка знает, что почем, прямо как его отец. Молодец, сынок! — и он потрепал Дадли по голове.
Зазвонил телефон, тетя Петунья вышла, чтобы ответить на звонок, а Гарри и дядя Вернон остались на кухне и стали наблюдать, как Дадли распаковывает гоночный велосипед, видеокамеру, самолет с дистанционным управлением, шестнадцать новых компьютерных игр и видеомагнитофон. Он как раз срывал бумажную обертку с золотых наручных часов, когда вернулась тетя Петунья. Вид у нее был одновременно и сердитый, и озабоченный.
— Скверные новости, Вернон, — сообщила она. — Миссис Фигг сломала ногу. Мы не сможем оставить его с ней, — она кивнула в сторону Гарри.
Дадли в ужасе раскрыл рот, а у Гарри учащенно забилось сердце. Каждый год в день рождения Дадли родители на целый день увозили его из дома вместе с приятелем; они гуляли в парке аттракционов, ели гамбургеры в закусочных, ходили в кино. А Гарри всякий раз оставляли на попечение сумасшедшей старухи миссис Фигг, жившей в двух кварталах от Дэрсли. Гарри ненавидел бывать в ее доме, где вечно воняло капустой; к тому же миссис Фигг заставляла его рассматривать фотографии всех кошек, которым в разные годы посчастливилось быть ее питомцами.
— Что будем делать? — спросила тетя Петунья, кидая яростные взгляды на Гарри, словно он нарочно все подстроил. Умом Гарри осознавал, что он просто обязан посочувствовать миссис Фигг и ее сломанной ноге, но сострадание давалось ему нелегко, особенно теперь, когда он понимал, что на целый год избавлен от необходимости любоваться портретами Лапочки, Снежинки, мистера Коготка и Пушистика.
— Мы могли бы позвонить Мардж, — предложил дядя Вернон.
— Не смеши, Вернон, она терпеть не может этого мальчишку.
Дэрсли часто говорили о Гарри подобным образом — словно его не было рядом или он был полным ничтожеством, не способным понять, о чем идет речь.
— А твоя подруга — как, бишь, ее? Ивонн, кажется?
— Отдыхает на Майорке, — раздраженно ответила тетя Петунья.
— Почему бы вам не оставить меня здесь? — с надеждой в голосе предложил Гарри (когда еще представится случай посмотреть по телевизору все, что захочется, а может даже и поиграть на новом компьютере Дадли).
Тетя Петунья так скривила лицо, будто только что проглотила лимон.
— И вернуться домой к руинам? — рявкнула она.
— Обещаю, что не взорву дом, — сказал Гарри, но они и слушать не желали.
— Думаю, мы могли бы взять его с собой в зоопарк и оставить в машине… — неуверенно проговорила тетя Петунья.
— Машина новая, одного его я в ней не оставлю…
Дадли принялся громко плакать. По правде говоря, он вовсе и не плакал; уже много лет он не знал, что такое слезы, зато отлично понимал, что стоит только сморщить лицо и завыть — и мать ни в чем ему не откажет.
— Не плачь, моя крошка, мамочка не позволит ему испортить твой день рождения! — крепко обняв сына, воскликнула миссис Дэрсли.
— Я… не хочу… чтобы… он… п-п-поехал с нами! — выкрикивал Дадли в перерывах между притворными всхлипываниями. — Он вечно все портит!
Метнув взгляд в сторону Гарри из-под материнских объятий, он мерзко осклабился.
В этот миг в дверь позвонили.
— Боже мой, они уже здесь! — в смятении вскричала тетя Петунья. Мгновение спустя на кухне появились ближайший друг Дадли Пирс Полкисс и его мать. Костлявый Пирс лицом смахивал на крысу. Чаще всего именно он держал за спиной руки тех несчастных, кому Дадли отвешивал оплеухи. С появлением Пирса притворные рыдания Дадли тут же прекратились.
Спустя полчаса Гарри, расположившись на заднем сиденье машины дяди Вернона вместе с Пирсом и Дадли, не веря своему счастью, впервые в жизни ехал в зоопарк. Тетя с дядей так и не смогли придумать, куда еще его можно было бы пристроить, но прежде чем тронуться в путь, дядя Вернон отвел Гарри в сторонку.