В хижине на деревянном столе у камина ребята увидели две полуведерные кружки.
– Мы тут по чайку вдаряли с Олимпией, – объяснил Огрид, – она только ушла.
– С кем? – озадачился Рон.
– С мадам Максим, с кем же еще! – сказал Огрид.
– Значит, у вас все-таки сладилось? – спросил Рон.
– Не знаю, о чем это ты, – беспечно ответил Огрид и пошел к буфету за чистыми кружками.
Потом, приготовив чай и подав на стол сырые печенья, он сел, откинулся на спинку стула и вперил в Гарри глаза-жуки.
– Ну ты как? – сипло спросил Огрид.
– Нормально, – ответил Гарри.
– Ничего не нормально, – покачал головой Огрид, – я же вижу. Но будет нормально.
Гарри промолчал.
– Я знал, что он вернется, – просто сказал Огрид, и все трое изумленно вскинули на него глаза. – Уж много лет знал, Гарри. Чуял, что он где-то прячется, выжидает. Это должно было случиться. И вот случилось. Ну, теперь будем кумекать, как да чего. Бороться. Может, остановим его, пока он полную силу не набрал. У Думбльдора план такой. Великий человек, Думбльдор. Пока он у нас есть, я не очень-то дергаюсь.
Поглядев в их недоверчивые лица, Огрид поднял кустистые брови.
– Какой толк сидеть и бояться? – продолжил он. – Чему быть, того не миновать, ну а наше дело – чести не терять. Думбльдор мне рассказал, что ты сделал, Гарри. – Огрид поглядел на Гарри и весь раздулся от гордости: – Так бы и папка твой поступил – а выше у меня похвалы нет.
Гарри улыбнулся. Впервые за много дней.
– А что Думбльдор тебе поручил, Огрид? – спросил он. – Он посылал профессора Макгонаголл за тобой и за мадам Максим… в ту ночь.
– Да так, подкинул на лето кой-какую работенку, – неопределенно ответил Огрид, – секретную. Мне про это говорить не положено, даже с вами. Может, и Олимпия – для вас мадам Максим – со мной поедет. Небось поедет. Кажись, уговорил я ее.
– Это из-за Вольдеморта?
От этого имени Огрид поморщился.
– Могет быть, – уклончиво сказал он. – Ну а сейчас… кто хочет глянуть на последнего дракла? Шучу я, шучу! – поспешно добавил он при виде скисших физиономий.
Вечером в спальне, накануне возвращения на Бирючинную улицу, Гарри с тяжелым сердцем упаковывал вещи в сундук. Он с ужасом думал о предстоящем прощальном пире – обычно веселом празднике, на котором объявляли победителя соревнования между колледжами. После выхода из лазарета Гарри, прячась от любопытных взглядов, избегал появляться в Большом зале при большом скоплении народа, и ел, когда там почти никого не было.
Отсутствие праздничного убранства в зале тотчас бросалось в глаза. Обычно для прощального пира Большой зал украшали цвета колледжа-победителя. Но сегодня стену позади учительского стола затянули черным – в знак траура по Седрику.
На возвышении с прочими учителями сидел настоящий Шизоглаз Хмури. Деревянная нога и волшебный глаз были на месте. Хмури нервничал и подскакивал, стоило кому-нибудь с ним заговорить. Вполне объяснимо, подумал Гарри. Хмури и так боится нападений, а уж после десятимесячного заточения в собственном сундуке – и подавно. Кресло профессора Каркарова пустовало. Садясь за стол вместе с остальными гриффиндорцами, Гарри гадал, где сейчас Каркаров, не разделался ли с ним Вольдеморт.
Мадам Максим пока осталась. Она сидела рядом с Огридом, и они тихо беседовали. Чуть дальше, рядом с профессором Макгонаголл, сидел Злей. Взгляд его задержался на Гарри. Лицо у Злея было непроницаемое – впрочем, желчность и неприязнь никуда не делись. Злей отвернулся, а Гарри еще долго на него смотрел.
Интересно, что делал Злей по приказу Думбльдора в ту ночь, когда возродился Вольдеморт? И почему… почему… Думбльдор так уверен, что Злей на их стороне? Когда-то он был нашим шпионом – так Думбльдор говорил в дубльдуме. Злей стал «нашим осведомителем, ценою огромного риска для жизни». Может, продолжил работу? Связался с Упивающимися Смертью? Притворился, что никогда по-настоящему не переходил на сторону Думбльдора, просто выжидал подобно самому Вольдеморту?
Размышления Гарри прервал профессор Думбльдор. Как только он встал из-за стола, в Большом зале, необычно тихом для прощального пира, воцарилось гробовое молчание.
– Наступил конец, – начал Думбльдор, обводя взором собравшихся, – очередного учебного года.
Он помолчал, и его глаза остановились на столе «Хуффльпуффа». Там было тише всего, когда Думбльдор еще не заговорил, и сейчас оттуда смотрели самые бледные и грустные лица.
– Я многое хочу вам сказать, – продолжил Думбльдор, – но сначала мы поговорим о замечательном мальчике, который должен был сидеть с нами, – он указал на хуффльпуффцев, – и веселиться на прощальном пиру. Я прошу всех встать и поднять кубки в память о Седрике Диггори.