Свет настольной лампы потускнел — наступил холодно-серый предрассветный час. Наконец, когда, позолотив стены комнаты, взошло солнце, и из спальни дяди Вернона и тети Петунии послышались первые шорохи, Гарри сбросил со стола скомканные листы пергамента и перечитал только что законченное письмо.
Дорогой Сириус!
Спасибо за письмо, эта птица была такая громадная, что с трудом пролезла в окно.
У нас тут все как обычно. С диетой у Дудли не очень продвигается. Тетя обнаружила, что он тайком протаскивает в свою комнату пончики. Ему пригрозили, что урежут карманные деньги, если так будет продолжаться, он разозлился и выкинул в окно игровую приставку. Это что-то вроде компьютера, на котором можно играть в игрушки. Все равно это очень глупо с его стороны, теперь он даже не сможет играть в свой любимый «Мегамордобой-3», и ему не на что будет отвлечься.
У меня все хорошо, в основном потому, что Дурслеи боятся, как бы ты не объявился и не превратил их по моей просьбе в летучих мышей.
Вот только этой ночью случилась странная вещь. У меня опять разболелся шрам. Последний раз это было, когда Вольдеморт был в «Хогварце». Но я не думаю, что он сейчас может быть где-то рядом. А ты как думаешь? Ты не слышал, может быть, шрамы от проклятий могут болеть много лет спустя?
Я пошлю это письмо с Хедвигой, когда она вернется, она сейчас улетела поохотиться. Передавай от меня привет Конькуру.
Гарри
Что ж, подумал Гарри, вышло вроде бы нормально. Не стоит описывать сон, а то получится, как будто он испугался. Он скатал пергамент и положил его сбоку на столе, чтобы сразу отдать Хедвиге, как только она прилетит. Потом встал, потянулся и снова открыл шкаф. Не глядя в зеркало, Гарри оделся к завтраку.
Глава 3. ПРИГЛАШЕНИЕ
Когда Гарри пришел на кухню, Дурслеи уже собрались за столом. На него не обратили внимания ни тогда, когда он вошел, ни тогда, когда он сел на свое место. Громадное красное лицо дяди Вернона скрывалось за утренней «Дейли Мейл». Тетя Петуния, поджав губы и скрыв тем самым лошадиные зубы, делила грейпфрут на четыре части.
Дудли пребывал в крайне дурном расположении духа. Отчего-то казалось, что он занимает за столом гораздо больше места чем обычно — а это кое-что, да значило, поскольку он всегда занимал всю сторону большого квадратного стола целиком. С боязливым: «А это нашему Дюдюшечке» тетя Петуния положила Дудли на тарелку четвертинку неподслащенного грейпфрута. Дудли гневно воззрился на нее. Со времени возвращения из школы жизнь обходилась с ним чересчур сурово.
Нет, плохим оценкам дядя Вернон и тетя Петуния, как всегда, нашли оправдание; тетя Петуния утверждала, что Дудли очень одаренный мальчик, и учителя просто не способны его понять, а дядя Вернон убеждал всех и каждого, что ему вообще не нужен зубрила-маменькин сынок. Они также умудрились деликатно обойти выдвинутые в табеле обвинения в хулиганстве и жестокости — «Дудли, конечно, весьма активный ребенок, но он и мухи не обидит!» — сквозь слезы заявила тетя Петуния.
Однако, в конце учительского отзыва рукой школьной медсестры в очень тактичных выражениях было приписано такое, против чего ни дядя, ни тетя возразить не могли. Сколько бы ни причитала тетя Петуния, что у ее сына крупная кость и что его вес — это в основном детский жирок, и что растущему организму требуется хорошее питание, факт оставался фактом: на школьном складе не были предусмотрены гольфы такого размера. Школьная медсестра обратила внимание на то, чего глаза тети Петунии — такие острые, когда речь шла об отпечатках пальцев на сверкающих чистотой стенах или о времени прихода и ухода соседей — попросту не желали видеть: Дудли не только не нуждался в дополнительном питании, но давно уже приобрел габариты молодого кита-убийцы.