Но в прошлом году, став свидетелем гибели Седрика Диггори, едва сам не погибнув, ты выбрался из лабиринта… и я опять ничего тебе не рассказал, хотя знал, раз Волдеморт вернулся, значит, пришла пора говорить. Только после сегодняшней ночи я понял, что ты давным-давно готов был узнать все то, что я так долго от тебя скрывал, и на самом-то деле следовало возложить на тебя эту ношу прежде, чем все случилось. Единственное мое оправдание в том, что на моих глазах ты вынес бремя стольких испытаний, сколько не выпадало на долю ни одного из учеников Хогвартса, и не мог я заставить себя добавить еще одно… самое тяжкое из всех.
Гарри ждал, но Дамблдор медлил.
— Я так ничего и не понял.
— Волдеморт хотел убить тебя еще младенцем из-за пророчества, сделанного накануне твоего рождения. О том, что пророчество сделано, ему было известно, но целиком он его не знал. Рассчитывал избавиться от тебя, пока ты еще в колыбели, полагая, что исполняет условия пророчества. Только когда проклятие, которое несло тебе смерть, отрикошетило, он обнаружил, как же, на свою беду, ошибся. Поэтому, как только обрел свое тело, а тем более после твоего невероятного прошлогоднего побега от него, он твердо решил прослушать пророчество до конца. Вот оно — оружие, за которым он, едва возродившись, так рьяно охотился, — это знание того, как тебя погубить.
Солнце уже стояло высоко: кабинет Дамблдора был залит солнечным светом. Стеклянный ларец, в котором хранился меч Годрика Гриффиндора, переливался серебристыми и матовыми бликами, обломки сброшенных на пол приборов сверкали, словно капельки дождя, а за спиной Гарри, в своем гнездышке из пепла, тихонько чирикал птенец-Фоукс.
— Пророчество разбилось, — безучастно отметил Гарри. — Я втаскивал Невилла по уступам в… зале, где арка, и порвал на нем мантию, а оно выпало…
— Разбилась всего-навсего запись пророчества, которая хранилась в Департаменте Тайн. Но пророчество предназначалось определенному человеку, и этот человек располагает средствами вспомнить его дословно.
— Его кто-то слышал? — спросил Гарри, подозревая, что ответ ему уже известен.
— Я, — кивнул Дамблдор. — Шестнадцать лет назад, дождливым, холодным вечером, в комнатке на втором этаже постоялого двора в «Кабаньей Голове». Я пришел туда познакомиться с претенденткой на должность преподавателя Прорицания, хотя всегда считал, что этого предмета не должно быть вовсе. Но претенденткой была праправнучка очень знаменитой и весьма незаурядной пророчицы, и на встречу с ней я шел, отдавая долг элементарной вежливости. И был разочарован. Мне показалось, что у нее нет и следа наследственного дара. Я ей сообщил, — полагаю, в вежливой форме, — что, на мой взгляд, она на эту должность не годится. И собрался уходить.
Дамблдор поднялся и прошел мимо Гарри к черному шкафчику по соседству с жердочкой Фоукса. Нагнулся, отодвинул щеколду и вынул из шкафа неглубокую каменную чашу с вырезанными по ободку рунами, в которой Гарри видел, как его отец измывался над Снейпом. Вернувшись к столу, Дамблдор поставил думосброс и поднял палочку к виску. Извлек из головы серебристые, не толще паутинки нити, прицепившиеся к палочке, и опустил их в чашу. Сел на свое место за стол и стал смотреть, как его мысли текут и кружатся в думосбросе. Потом вздохнул, поднял палочку и дотронулся кончиком до серебристой субстанции.
Из субстанции выросла фигура, закутанная в шали, с гипертрофированно большими глазами за стеклами очков, и медленно закружилась, оставаясь в чаше по щиколотки. Заговорила Сибилла Трелони не обычным своим отстраненным и загадочным голосом, а хриплым, с грубыми интонациями, — однажды Гарри уже доводилось его слышать.
«Уже на подходе тот самый, в ком сила преодолеть Темного Лорда… рожденный у трижды ему не поддавшихся, увидевший свет, когда месяц седьмой угасает… и ровней себе Темный Лорд его лично пометит, но он обладать будет силой, неведомой Темному Лорду… и каждого смерть ждет от длани другого, ибо не жить никому из них, пока в живых остается другой… Тот самый, в ком сила преодолеть Темного Лорда, на свет появится, когда месяц седьмой угасает…»
Профессор Трелони, плавно кружась, опустилась в серебристую массу и растворилась.
В кабинете воцарилось гробовое молчание. Никто, ни Дамблдор, ни Гарри, ни один из портретов не проронили ни звука. Даже Фоукс смолк.
— Профессор Дамблдор? — тихо-тихо начал Гарри, ибо Дамблдор по-прежнему не сводил глаз с думосброса и, похоже, погрузился в глубокие раздумья. — Это… значит, что… что все это значит?