Глаза у Фуджа чуть не вылезли из орбит; рот открылся, седые волосы встали дыбом, круглое лицо побагровело.
– Я… вы…
Думбльдор повернулся к нему спиной.
– Возьми портшлюс, Гарри.
Гарри взялся за голову золотой статуи. Ему было безразлично, куда отправиться и что делать.
– Встретимся через полчаса, – негромко проговорил Думбльдор. – Раз… два… три…
Что-то изнутри привычно дернуло Гарри за пупок. Пол ушел из-под ног; атриум, Фудж, Думбльдор исчезли, и Гарри полетел прочь в разноцветном шумном вихре.
Глава тридцать седьмая
Потерянное пророчество
Гарри стукнулся ногами об пол, колени подогнулись, золотая голова звучно грохнулась. Он осмотрелся и понял, что попал в кабинет Думбльдора.
В отсутствие директора все, что было сломано, само собой починилось. Изящные серебряные приборы вернулись на тонконогие столики и стояли, безмятежно жужжа и попыхивая. Директора и директрисы мирно посапывали на своих портретах, откинув головы на спинки кресел или прислонившись к рамам. Гарри посмотрел в окно. На горизонте показалась прохладная бледно-зеленая полоса – приближался рассвет.
Тишина, лишь изредка нарушаемая всхрапыванием или сонным ворчанием, терзала нестерпимо. Было бы легче, если бы все здесь кричало от боли. Гарри обошел тихий красивый кабинет, прерывисто дыша и стараясь не думать. Но не думать не получалось…
Он один виноват в гибели Сириуса; он один во всем виноват. Если бы он не поддался на хитрость Вольдеморта, усомнился в реальности видения, предположил хоть на минуту, что Вольдеморт, как говорила Гермиона, пытается сыграть на его геройстве…
Нет, это невыносимо, он не будет об этом думать, невозможно… в душе зияла огромная страшная дыра, куда он боялся заглядывать; черная пустота, откуда вырвали Сириуса, где его теперь не было… Гарри не мог оставаться наедине с этим бездонным, безмолвным вакуумом…
За спиной кто-то очень громко всхрапнул, и равнодушный голос проговорил:
– А… Гарри Поттер…
Финей Нигеллий со вкусом зевнул и потянулся, пронзительно щурясь на Гарри.
– И что же привело тебя сюда в столь ранний час? – спросил после паузы Финей. – Насколько мне известно, доступ в этот кабинет закрыт для всех, кроме законного владельца. Или тебя прислал Думбльдор? О, только не говори… – Он еще раз судорожно зевнул. – Неужели опять надо что-то передавать моему бесполезному праправнуку?
Гарри не мог заставить себя говорить. Финей Нигеллий не знает, что Сириус погиб, но сказать об этом вслух нельзя: тогда его смерть станет окончательной, абсолютной, бесповоротной.
Стали просыпаться и другие портреты. Страшась расспросов, Гарри отошел к двери и взялся за ручку.
Та не поворачивалась. Кабинет заперт.
– Надеюсь, это означает, – произнес тучный красноносый колдун, чей портрет висел на стене позади письменного стола, – что Думбльдор скоро вернется?
Гарри оглянулся. Колдун вопросительно на него смотрел. Гарри кивнул. И опять, за спиной, потянул дверную ручку, но она не шелохнулась.
– Как хорошо, – сказал колдун. – А то без него очень скучно. Ужасно скучно.
Он поудобнее уселся в своем кресле, похожем на трон, и доброжелательно улыбнулся Гарри.
– Думбльдор о тебе очень высокого мнения. Впрочем, думаю, ты и сам знаешь, – уютно проговорил он. – О да. Ты у него на хорошем счету.
Вина стискивала грудь, стремительно разрасталась гигантским паразитом, извивалась и корчилась. Это невыносимо, невыносимо оставаться самим собой… собственное тело, собственный разум казались западней, никогда прежде он так отчаянно не хотел быть кем-то другим, кем угодно…
В камине вспыхнуло зеленое пламя. Гарри отскочил от двери и испуганно уставился на высокую мужскую фигуру в очаге, которая быстро вращалась вокруг своей оси. Постепенно вращение прекратилось, и из камина выскочил Думбльдор. Колдуны и ведьмы на портретах, вздрогнув, проснулись; многие приветственно закричали.
– Благодарю вас, – мягко произнес Думбльдор и, не глядя на Гарри, прошел к двери. Там он вытащил из внутреннего кармана крохотного, уродливого, голого Янгуса и аккуратно положил на засыпанный мягким пеплом поднос под золотым шестом, где обычно сидел взрослый феникс.
– Что ж, Гарри, – проговорил Думбльдор, наконец поворачиваясь к нему, – полагаю, тебе будет приятно узнать, что никто из твоих друзей серьезно не пострадал.
Гарри попытался ответить: «Хорошо», но не сумел выдавить ни звука. В словах Думбльдора ему послышался упрек за те несчастья, которые все-таки произошли, и, хотя Думбльдор впервые за долгое время смотрел ему в лицо и во взгляде не было упрека, была только доброта, Гарри не мог себя заставить встретиться с ним глазами.