– Ими занимается мадам Помфри, – продолжил Думбльдор. – Нимфадоре Бомс, вероятно, придется полежать в святом Лоскуте, но она поправится.
Гарри удовольствовался тем, что кивнул ковру; рисунок на ковре светлел по мере того, как бледнело за окном небо. Гарри чувствовал, что портреты внимают каждому слову Думбльдора, сгорая от желания понять, откуда вернулись Гарри и Думбльдор и почему кто-то пострадал.
– Я знаю, каково тебе, Гарри, – очень тихо сказал Думбльдор.
– Нет, не знаете! – неожиданно громко выпалил тот. Им овладело бешенство: да что Думбльдор понимает в его чувствах?!
– Видите, Думбльдор? – лукаво вмешался Финей Нигеллий. – Никогда не пытайтесь сочувствовать школьникам. Они это ненавидят. Они любят быть трагически непонятыми, предаваться жалости к себе, купаться в собственных…
– Довольно, Финей, – прервал Думбльдор.
Гарри повернулся к директору спиной и решительно уставился в окно. Вдалеке виднелся квидишный стадион. Как-то раз там появился Сириус, лохматый черный пес, – пришел посмотреть, как играет Гарри… наверно, хотел сравнить с Джеймсом… Гарри так и не спросил…
– В твоих чувствах нет ничего постыдного, Гарри, – раздался за спиной голос Думбльдора. – Напротив… способность переживать эту боль – одно из лучших твоих качеств.
В жуткой пустоте внутри Гарри полыхал костер свирепой ярости; жаркие языки лизали внутренности; хотелось ударить Думбльдора, избить его за это спокойствие, за пустые слова.
– Одно из лучших моих качеств? – Голос у Гарри дрожал. Он не отрываясь смотрел на стадион, но уже его не видел. – Вы не понимаете… вы не знаете…
– Чего я не знаю? – спокойно спросил Думбльдор.
Это было слишком. Дрожа от гнева, Гарри повернулся к нему:
– Я не хочу говорить о своих чувствах, ясно?
– Гарри, твое страдание лишь доказывает, что ты – человек! Быть человеком означает, в частности, испытывать эту боль…
– ТОГДА – Я – НЕ – ЖЕЛАЮ – БЫТЬ – ЧЕЛОВЕКОМ! – взревел Гарри, схватил со столика серебряный прибор и швырнул через всю комнату. Тот ударился о стену и разлетелся на куски.
Портреты закричали от возмущения и испуга, а Армандо Диппет воскликнул: «Ну честное слово!»
– МНЕ ВСЕ РАВНО! – заорал им всем Гарри, бросая луноскоп в камин. – С МЕНЯ ХВАТИТ! БОЛЬШЕ НЕ ИГРАЮ! Я ХОЧУ, ЧТОБЫ ВСЕ КОНЧИЛОСЬ, И МНЕ ПЛЕВАТЬ…
Расшвыряв приборы, он схватил столик, на котором они стояли. Отбросил и его. Столик упал, разбился, и в разные стороны покатились ножки.
– Тебе не все равно, – сказал Думбльдор. Он даже не вздрогнул и не пытался прекратить разгром своего кабинета. Он оставался спокоен, даже несколько отстранен. – Отнюдь не все равно. Напротив, тебе кажется, что от этой боли ты вот-вот истечешь кровью и умрешь.
– Я… НЕТ! – завопил Гарри так громко, что чуть не разорвалось горло. Ему захотелось броситься на Думбльдора, швырнуть куда-нибудь и его тоже; трясти его, бить, раскрошить всмятку невозмутимое старческое лицо, внушить ему хоть сотую долю собственного ужаса.
– О нет, тебе не все равно, – еще спокойнее повторил Думбльдор. – Теперь у тебя нет не только мамы и папы, но и человека, который заменил тебе родителей. Конечно, тебе не все равно.
– ВЫ НЕ ЗНАЕТЕ, ЧТО Я ЧУВСТВУЮ! – проревел Гарри. – СТОИТЕ ТУТ… ВЫ…
Но орать уже не помогает, крушить все вокруг – этого мало; надо бежать, бежать без оглядки, туда, где на него не будут смотреть эти ясные голубые глаза, где не будет этого ненавистного лица… Гарри бросился к двери, схватился за ручку, с силой крутанул…
Дверь не открылась.
Гарри повернулся к Думбльдору.
– Выпустите меня, – рявкнул он. Его трясло с головы до ног.
– Нет, – просто ответил Думбльдор.
Несколько секунд они смотрели друг на друга.
– Выпустите, – повторил Гарри.
– Нет, – снова отказался Думбльдор.
– Если не выпустите… если будете держать меня тут… если не выпустите…
– Прошу, можешь сколько угодно разорять мой кабинет, – безмятежно произнес Думбльдор. – Осмелюсь заметить, вещей у меня больше чем достаточно.
Он обошел вокруг письменного стола и сел, пристально глядя на Гарри.
– Выпустите меня, – еще раз потребовал Гарри, бесцветно и почти так же спокойно, как Думбльдор.
– Не выпущу, пока не скажу того, что должен, – отозвался Думбльдор.
– Вы что… думаете, мне… думаете, меня хоть как-то… МНЕ ПЛЕВАТЬ НА ТО, ЧТО ВЫ ДОЛЖНЫ! – загрохотал Гарри. – Я вообще не желаю вас слушать!
– Однако придется, – твердо заявил Думбльдор. – Потому что тебе следовало бы злиться на меня гораздо больше. Если ты станешь избивать меня, к чему, я знаю, ты уже близок, я хочу совершенно это заслужить.