Гарри хотел сказать: «Хорошо», но не смог выдавить ни звука. В словах Дамблдора слышался упрек за все, что он натворил; но всё же, когда Дамблдор посмотрел прямо на него, в его взгляде было больше доброты, а не осуждения. Гарри не мог смотреть ему в глаза.
— Мадам Помфри занялась ими, — сказал Дамблдор. — Нимфадоре Тонкс придется полежать в клинике Мунго, но с ней все будет в порядке.
Гарри кивнул ковру, который светлел по наступлению рассвета за окном. Гарри был уверен, что все портреты на стенах внимательно слушают Дамблдора, заинтригованные их отсутствием и желанием узнать, кто и почему пострадал.
— Я понимаю, что ты чувствуешь, Гарри, — тихо произнёс Дамблдор.
— Нет, не понимаете, — неожиданно твердо и громко ответил Гарри. Добела раскаленная ярость поднялась в нем; Дамблдор не мог ничего знать о его чувствах.
— Видишь, Дамблдор? — игриво вставил Фини Нигелл. — Не лезь ученику в душу. Они все это ненавидят. Они будут играть непонятых жертв, упиваться жалостью к себе, тонуть в своих —
— Довольно, Фини, — прервал его Дамблдор.
Гарри повернулся к Дамблдору спиной и решительно уставился в окно. Вдалеке виднелось квиддичное поле. Однажды Сириус пришел туда в обличии лохматого черного пса, чтобы посмотреть игру Гарри… наверняка приходил проверить, играет ли Гарри так хорошо, как Джеймс… Гарри так и не спросил…
— Нет ничего постыдного в твоих чувствах, Гарри, — раздался голос Дамблдора. — Напротив, способность переживать — одно из твоих сильнейших качеств.
Раскаленная ярость полыхала внутри Гарри, в этой ужасной пустоте, рождая в нем желание прибить Дамблдора за его невозмутимость и пустые разговоры.
— Сильнейшее качество, так? — спросил Гарри дрогнувшим голосом, смотря на квиддичное поле, но не видя его. — Ничего вы не знаете… вам не понять…
— Не знаю чего? — спокойно спросил Дамблдор.
Это было слишком. Гарри обернулся, трясясь от ярости.
— Я не хочу обсуждать свои чувства, ясно?
— Гарри, твои страдания говорят о том, что ты — Человек! Эта боль — часть человеческого мироощущения —
— ТОГДА — Я — НЕ — ЖЕЛАЮ — БЫТЬ — ЧЕЛОВЕКОМ! — заорал Гарри и, схватив со столика серебряный прибор, запустил им в стену; тот разбился на тысячу кусочков. Несколько портретов испуганно закричали, а портрет Армандо Диппета крикнул: — Возмутительно!
— МНЕ ПЛЕВАТЬ! — крикнул в ответ Гарри, хватая луноскоп и швыряя его в камин. — С МЕНЯ ДОВОЛЬНО, Я НАСМОТРЕЛСЯ, МНЕ НАДОЕЛО, Я ХОЧУ ПОКОНЧИТЬ С ЭТИМ —
Гарри швырнул в сторону и столик, на котором стоял серебряный прибор. Столик разбился о пол, растеряв ножки.
— Тебе не должно быть все равно, — сказал Дамблдор. Он и пальцем не двинул, чтобы помешать Гарри разрушать его кабинет. Выражение его лица было спокойным, даже отстранённым. — Напротив, твои страдания так сильны, что от них ты готов умереть.
— Я — НЕТ! — взревел Гарри, чуть не разорвав глотку. На секунду ему захотелось наброситься на Дамблдора, сбить спокойствие с этого лица, избить его, заставить его почувствовать хоть частичку той боли, которая гложет его самого…
— О, нет, тебе далеко не все равно, — еще более спокойно ответил Дамблдор. — Ты потерял мать, отца, а теперь и самого близкого после родителей человека. Тебе не может быть наплевать на это.
— ОТКУДА ВАМ ЗНАТЬ? — заорал Гарри. — СТОИТЕ ЗДЕСЬ — ВЫ — …
Кричать не было смысла, громить кабинет не было сил; Гарри хотел убежать, пуститься бегом и не оглядываться, чтобы не видеть этих ясных голубых глаз на невозможно спокойном старческом лице. Он развернулся на каблуках, бросился к двери и рванул за ручку. Дверь не открылась, и Гарри обернулся к Дамблдору.
— Выпустите меня, — огрызнулся он. Его трясло с головы до ног.
— Нет, — спокойно ответил Дамблдор.
Несколько секунд они молча смотрели друг на друга.
— Выпустите меня, — повторил Гарри.
— Нет, — повторил Дамблдор.
— Если вы не — если вы будете держать меня здесь — если не дадите мне уйти —
— Пожалуйста, можешь громить мой кабинет, — степенно ответил Дамблдор. — Вещей у меня более чем достаточно.
Он прошел к своему столу и сел, наблюдая за Гарри.
— Выпустите меня, — повторил Гарри спокойным и холодным тоном, похожим на Дамблдора.
— Пока ты меня не выслушаешь, не могу, — сказал Дамблдор.
— Думаете, я — думаете, мне нужны — ДА МНЕ НЕ НУЖНЫ ВАШИ РАССУЖДЕНИЯ! — прогремел Гарри. — Я не собираюсь вас выслушивать!
— Придется, — твердо сказал Дамблдор. — Ведь ты зол на меня в меньшей степени, чем следовало ожидать. Если ты начнешь меня избивать, к чему я вполне готов, то я заслужил это.
— О чем вы?
— Сириус погиб по моей вине, — четко произнес Дамблдор. — Или почти по моей вине — не стану брать на себя всю ответственность. Сириус был храбр, умён и энергичен, а такие люди обычно не отсиживаются в тихом месте, пока другие рискуют жизнью. Тем не менее, тебе не стоило верить в свои сны про Отдел Магических Происшествий. Если бы я был откровенен с тобой, Гарри — чего я не сделал — ты бы давно понял, что Вольдеморт пытается заманить тебя в Отдел, и никогда бы не поддался на такую уловку. А Сириус не пошел бы за тобой. В этом виноват я, и только я один.
Рука Гарри лежала на дверной ручке, но он не чувствовал этого. Он, тяжело дыша, смотрел на Дамблдора, слушая его монолог, но едва ли вдумываясь.
— Присядь, — сказал Дамблдор тоном, более напоминающим просьбу, а не приказ.
Гарри помедлил, затем прошел по комнате, заваленной серебряными деталями и щепками, и сел в кресло напротив стола Дамблдора.
— Я что-то не понял, — раздался голос Нигелла слева от Гарри, — или мой праправнук, последний из Блэков, действительно мёртв?
— Да, Фини, — ответил Дамблдор.
— Неслыханно, — бросил Фини.
Гарри вовремя повернул голову, чтобы заметить уходящего из портрета Фини Нигелла, который направился в Гриммальд — к другим портретам. Наверняка он примется расхаживать по всем портретам в доме, взывая к Сириусу…
— Гарри, выслушай меня, — сказал Дамблдор. — Выслушай объяснения об ошибках старого человека. Теперь я вижу: на всем, что я сделал и не сделал в отношении тебя, лежит печать моего старения. Тебе не понять ход мыслей и рассуждения пожилого человека. А вот старикам стоит помнить, каковы чувства молодых… а я, кажется, забыл об этом…
За окном уже светило солнце; ослепительная оранжевая полоса окаймила горы, и небо над ними было ярко-бесцветным. Свет упал на Дамблдора, озарив серебристые брови и бороду, глубокие морщины.
— Пятнадцать лет назад, — продолжал Дамблдор, — когда я увидел на твоем лбу этот шрам, я догадался, что эта знак связи между тобой и Вольдемортом.
— Вы уже говорили об этом, профессор, — нахамил Гарри, забыв о вежливости. Он вообще позабыл обо всем на свете.
— Да, — извиняющимся тоном сказал Дамблдор. — Да, но, видишь ли, начать разговор нужно именно с твоего шрама. С тех пор, как ты вернулся в мир волшебников — я был прав в своих догадках — шрам стал предупреждать тебя о том, что Вольдеморт рядом или испытывает сильные эмоции.