Думбльдор помолчал. Он говорил размеренно и спокойно, без гнева, но сейчас от него ощутимо повеяло холодом, и Гарри заметил, что Дурслеи теснее прижались друг к другу.
— Вы не выполнили мою просьбу; никогда не считали Гарри своим. Он не видел от вас ничего, кроме пренебрежения, а зачастую — жестокости. Тем не менее — и это ваш лучший поступок — вы не сумели навредить ему столь же страшно, как тому несчастному мальчику, что сидит между вами.
Тетя Петуния и дядя Вернон инстинктивно повернули головы к Дудли, словно между ними мог оказаться не он, а кто-то другой.
— Мы — Дудлику?! Да что вы такое…? — гневно начал дядя Вернон, но Думбльдор поднял палец, призывая к молчанию, и дядю Вернона словно поразила немота.
— Волшебная защита, которую я создал пятнадцать лет назад, обеспечивает безопасность Гарри до тех пор, пока он может называть ваш дом своим. Он был здесь несчастен, ненужен, обижен, но вы, пусть и скрепя сердце, давали ему кров. Защита перестанет действовать в тот миг, когда Гарри исполнится семнадцать; другими словами, как только он станет мужчиной. Я прошу вас об одном: разрешить Гарри вернуться в ваш дом еще один раз, чтобы защитить его хотя бы до семнадцатилетия.
Дурслеи молчали. Дудли хмурился, точно пытался понять, когда и в чем ему навредили. У дяди Вернона будто кусок застрял в горле, а тетя Петуния странно раскраснелась.
— Что же, Гарри… нам пора, — Думбльдор встал и расправил свой длинный плащ. — До встречи, — сказал он Дурслеям, на лицах которых отразилось горячее желание, чтобы встреча никогда не состоялась, надел шляпу и вышел из комнаты.
— До свидания, — торопливо бросил Гарри и поспешил за Думбльдором. Тот задержался у сундука, на котором стояла клетка с Хедвигой.
— Это нам будет мешать, — сказал он и опять достал волшебную палочку. — Я отошлю твои вещи в Пристанище. Впрочем, плащ-невидимку лучше захватить… на всякий случай.
Гарри не без труда извлек из сундука плащ, постаравшись, чтобы Думбльдор не заметил беспорядка внутри. Потом он спрятал плащ в карман куртки, и Думбльдор взмахнул палочкой. Сундук и клетка исчезли. Думбльдор повел палочкой еще раз. Входная дверь распахнулась. За ней чернела холодная, туманная мгла.
— Ну-с, Гарри, вперед, в ночь, за этой ветреной искусительницей — авантюрой.
Глава четвертая. Гораций Дивангард
Последние несколько дней Гарри только и делал, что ждал встречи с Думбльдором, но теперь, когда они оказались вдвоем, очень смутился. Раньше они общались исключительно в школе, и обычно их разделял письменный стол. А воспоминание о последней встрече лишь добавляло неловкости: в тот раз Гарри много кричал и вдобавок расколотил порядочное количество ценных для Думбльдора вещей.
Однако Думбльдора это, по всей видимости, не заботило.
— Держи палочку наготове, Гарри, — жизнерадостно приказал он.
— Мне же нельзя колдовать вне школы…
— Если на нас нападут, — сказал Думбльдор, — разрешаю тебе воспользоваться любым контрзаклятием, какое придет в голову. Впрочем, сегодня тебе вряд ли стоит опасаться.
— Почему, сэр?
— Потому что ты со мной, — просто ответил Думбльдор. — Этого достаточно.
Он резко остановился на углу Бирючиновой аллеи и спросил:
— Ты еще не сдавал на аппарирование?
— Нет, — помотал головой Гарри, — это же только с семнадцати.
— Верно, — отозвался Думбльдор. — Тогда просто крепко держись за мою руку. Левую, если не возражаешь; ты, вероятно, заметил, что правая у меня слегка не в порядке.
Гарри ухватился за его руку.
— Замечательно, — произнес Думбльдор, — поехали.
Гарри почувствовал, что рука Думбльдора вырывается из его ладоней, и усилил хватку. В следующий миг все вокруг почернело; Гарри сжало со всех сторон. Он не мог дышать, ребра стянуло железным обручем; на глаза и уши ужасно давило, а потом…
Он несколько раз судорожно глотнул холодный ночной воздух и открыл слезящиеся глаза. Он чувствовал себя так, словно его пропихнули через очень узкую резиновую трубу, и не сразу осознал, что Бирючиновой аллеи больше нет. Они с Думбльдором очутились на пустынной деревенской площади с военным мемориалом и парой скамеек посередине. Как только мозги Гарри встали на место, он понял, что ему впервые в жизни довелось аппарировать.