– Как это? Я не вполне понимаю, сэр, – сказал Реддль.
Он прекрасно владел голосом, но Гарри все равно чувствовал его волнение.
– Представь: ты расщепляешь душу, – объяснил Дивангард, – и помещаешь один фрагмент в некий предмет вне своего тела. Тогда, даже если тело пострадает или будет уничтожено, на земле останется неповрежденная часть души. Но, разумеется, существовать в таком виде…
Дивангард поморщился, а Гарри невольно вспомнил слова, которые слышал почти два года назад: «Я потерял свое тело, я стал меньше, чем дух, меньше, чем призрак… однако я остался жив».
– …хотели бы немногие, Том, очень немногие. Смерть куда предпочтительней.
Но Реддля сжирало жадное любопытство; его глаза горели алчным огнем, он больше не мог изображать безразличие:
– А как расщепить душу?
– Видишь ли, – смущенно ответил Дивангард, – следует понимать, что душа должна оставаться единой и неделимой. А расщепление ее – акт насильственный и противоестественный.
– Но как это делается?
– Посредством злодеяния, самого страшного – убийства. Оно рвет душу на куски, чем и пользуются для создания окаянтов: оторванную часть души помещают в…
– Помещают? Но как?..
– Есть какое-то заклинание, не спрашивай, я не знаю! – вскричал Дивангард, мотая головой, как слон, которого одолели москиты. – Я что, похож на человека, который пробовал этим заниматься? Я похож на убийцу?
– Что вы, сэр, конечно нет, – поспешно заверил Реддль. – Простите… я не хотел вас обидеть…
– Ладно, ладно, не обидел, – проворчал Дивангард. – Такие вещи, естественно, вызывают любопытство… колдунов определенного калибра всегда волновал этот аспект магии…
– Да, сэр, – согласился Реддль. – Но я все равно не понимаю… просто любопытно… какой прок от одного окаянта? Душу можно расщепить только раз? Не лучше ли, не надежней умножить число фрагментов? Например, семь – самое могущественное волшебное число, не будет ли семь?..
– Мерлинова борода, Том! – взвизгнул Дивангард. – Семь! Одно убийство – и то плохо! И вообще… разорвать душу – уже преступление… но на семь частей…
Дивангард очень разволновался, смотрел на Реддля так, словно никогда прежде не видел его отчетливо, и явно жалел, что вообще согласился на разговор.
– Наша дискуссия, конечно, – пробормотал он, – носит чисто гипотетический характер, так ведь? Научный…
– Да, сэр, разумеется, – быстро ответил Реддль.
– И все-таки, Том… пожалуйста, не болтай о нашей беседе… вряд ли кому понравится, что мы обсуждали окаянты. Видишь ли, в «Хогварце» эта тема под запретом… Думбльдор здесь особенно строг…
– Я буду нем как рыба, сэр, – пообещал Реддль и ушел, но Гарри успел увидеть его лицо, искаженное гримасой безумного счастья, совсем как в тот миг, когда он узнал, что он колдун, – счастья, которое почему-то не красило его точеных черт, но, напротив, лишало их человечности…
– Спасибо, Гарри, – тихо произнес Думбльдор. – Пойдем…
Когда Гарри вернулся в кабинет, директор уже садился за стол. Гарри тоже сел и стал ждать, что скажет Думбльдор.
– Я давно мечтал раздобыть это свидетельство, – наконец заговорил тот. – Оно подтверждает, что я прав, но также показывает, сколько нам еще предстоит сделать…
Гарри вдруг заметил, что бывшие директора и директрисы все до единого проснулись и прислушиваются к их разговору; один толстый красноносый колдун даже вытащил слуховой рожок.
– Итак, Гарри, – продолжал Думбльдор. – Ты, конечно, понимаешь все значение того, что мы слышали. Примерно в твоем возрасте, плюс-минус несколько месяцев, Том Реддль готов был сделать все мыслимое и немыслимое, дабы обрести бессмертие.
– Сэр, так вы считаете, ему удалось? – спросил Гарри. – Он создал окаянт? И поэтому не умер, когда пытался убить меня? Где-то у него был спрятан окаянт? И сохранился фрагмент души?
– Фрагмент… или больше, – проговорил Думбльдор. – Ты же слышал, о чем спрашивал Вольдеморт: он хотел узнать, что бывает с колдунами, которые создают более одного окаянта; с теми, кто так жаждет избежать смерти, что готов совершать много убийств, снова и снова рвать душу на части и сохранять их в разных, отдельно спрятанных окаянтах. Насколько мне известно – уверен, что и Вольдеморт об этом знал, – никто никогда не разделял душу более чем надвое. – Думбльдор мгновение поразмыслил, а затем произнес: – Четыре года назад я получил некое доказательство того, что Вольдеморт расщепил свою душу.
– Где? – поразился Гарри. – Как?
– Его предоставил мне ты, – ответил Думбльдор. – Дневник Реддля, из-за которого вновь открылась Тайная комната.