— Министерство нанесло визит Морфину. Его не пришлось допрашивать, не понадобились ни признавалиум, ни легалименция. Он признался в преступлении сразу и сообщил такие подробности, которые мог знать только убийца. Он заявил, что гордится своим поступком, что много лет ждал подходящего случая. Потом безропотно отдал палочку — как сразу выяснилось, орудие убийства — и без борьбы отправился в Азкабан. Его беспокоило только то, что исчезло кольцо отца. «Я его потерял, он убьет меня», — твердил Морфин конвоирам. — «Я потерял его кольцо, он меня убьет». Очевидно, это были его последние слова в жизни. Остаток дней он провел в Азкабане, оплакивая потерю наследства Марволо, и похоронен около тюрьмы рядом с другими несчастными, кто угас в ее стенах.
— Значит, Вольдеморт украл палочку Морфина и воспользовался ею? — спросил Гарри и сел чуть прямее.
— Именно, — подтвердил Думбльдор. — У нас нет воспоминаний, которые бы это доказывали, но, думаю, можно с уверенностью утверждать, что так и было. Вольдеморт наложил заморочное заклятие на своего дядю, забрал его палочку и пошел через долину к «большому дому». Там он убил мугла, бросившего его ведьму-мать, а заодно своих бабушку и дедушку, истребив тем самым ненадежный род Реддлей и отомстив отцу, который никогда его не хотел. Затем он вернулся в лачугу Монстеров, с помощью хитроумного волшебства поместил в сознание дяди ложные воспоминания, положил палочку рядом с его бесчувственным телом, забрал перстень и скрылся.
— А Морфин так и не понял, что он никого не убивал?
— Нет, — покачал головой Думбльдор. — Как я сказал, он дал полное признание и очень собой гордился.
— Но одновременно у него было и это, настоящее, воспоминание!
— Да, но чтобы его выудить, понадобилась довольно сложная легалименция, — сказал Думбльдор. — А зачем кому-то проникать глубоко в сознание Морфина, если он признался в преступлении? Но мне удалось добиться свидания с Морфином в последние недели его жизни; к тому времени я уже начал собирать сведения о прошлом Вольдеморта. Я насилу извлек настоящее воспоминание и, увидев, что оно содержит, попытался вызволить Морфина из Азкабана. Увы, он умер раньше, чем министерство успело принять решение.
— Но почему министерство не догадалось, что это дело рук Вольдеморта? — гневно воскликнул Гарри. — Он же был несовершеннолетним! Я считал, они умеют обнаруживать такие случаи!
— Ты абсолютно прав, умеют, но только колдовство, а не исполнителя: ты же помнишь, как тебя обвиняли в наложении Невесного заклятия, в котором на самом деле был виноват…
— Добби, — проворчал Гарри; несправедливость обвинения до сих пор жгла душу. — Значит, если ты несовершеннолетний и колдуешь в доме взрослого колдуна или ведьмы, министерство ничего не узнает?
— Там безусловно не смогут сказать, чьих это рук дело, — Думбльдор чуть улыбнулся при виде негодования Гарри. — Они полагаются на родителей, считая, что у себя дома те отвечают за послушание отпрысков.
— Чушь, — отрезал Гарри. — Смотрите, что было здесь, с Морфином!
— Согласен, — кивнул Думбльдор. — Каким бы ни был Морфин, он не заслужил смерти в тюрьме, да и обвинения в убийстве, которого не совершал. Однако становится поздно, а я хочу показать тебе второе воспоминание…
Думбльдор извлек из внутреннего кармана еще один хрустальный фиал, и Гарри притих, вспомнив о том, что это воспоминание — самое важное. Содержимое флакончика словно загустело и не хотело переливаться в дубльдум; неужто воспоминания тоже портятся?
— Это займет недолго, — сказал Думбльдор, опорожнив наконец фиал. — Не успеешь опомниться, мы уже вернемся. Ну-с, полезли обратно…
Гарри пролетел сквозь серебристую мглу и на этот раз очутился перед хорошо знакомым человеком — молодым Горацием Дивангардом. Гарри настолько привык к его лысине, что прямо оторопел, увидев вместо нее густые и блестящие желтоватые волосы, напоминавшие соломенную крышу; впрочем, на макушке уже светилась проплешинка величиной с галлеон. Усы, не такие густые, как сейчас, отливали рыжиной. Этот Дивангард был гораздо менее круглым, чем нынешний, но золотым пуговицам богато расшитого жилета уже приходилось выдерживать определенный напор. Он сидел, удобно раскинувшись в мягком кресле с широкими подлокотниками, положив маленькие ноги на бархатный пуфик, и держал в одной руке маленький бокал вина, а другой рылся в коробке с ананасными цукатами.
Гарри повернул голову — рядом как раз приземлился Думбльдор — и понял, что они находятся в кабинете Дивангарда. Вокруг на более жестких или низких сиденьях расположились с полдюжины мальчиков подросткового возраста. Гарри сразу узнал Реддля; он был самый красивый и спокойный. Его правая рука покоилась на ручке кресла; Гарри, вздрогнув, увидел у него на пальце золотое кольцо с черным камнем: Реддль уже убил своего отца.
— Сэр, а правда, что профессор Потешанс уходит на пенсию? — спросил Реддль.
— Том, Том, и знал бы, не сказал, — Дивангард укоризненно погрозил Реддлю белым от сахара пальцем, но слегка подпортил впечатление, подмигнув. — Интересно, откуда ты берешь информацию, дорогой мальчик; зачастую тебе известно больше, чем учителям.
Реддль улыбнулся; остальные засмеялись и восхищенно посмотрели на него.
— С твоей поразительной способностью знать то, что не следует, и умением угодить нужным людям — кстати, спасибо за ананасы, ты совершенно прав, это мои любимые…
Кое- кто из мальчиков захихикал, но тут случилось непредвиденное: комнату неожиданно заволокло белым густым туманом, и Гарри перестал видеть что-либо, кроме лица Думбльдора. Затем из тумана донесся неестественно громкий голос Дивангарда:
— …помяни мое слово, юноша, ты пойдешь по плохой дорожке!
Туман рассеялся столь же внезапно, как и появился, но никто и словом о нем не обмолвился; все сидели с таким видом, словно ничего особенного не случилось. Гарри изумленно огляделся по сторонам. Маленькие золотые часы на письменном столе пробили одиннадцать.
— Святое небо, уже так поздно? — воскликнул Дивангард. — Пора, ребята, иначе нам всем влетит. Лестранг, завтра утром я жду сочинение — или ты получишь взыскание. То же касается Эйвери.
Мальчики потянулись к выходу. Дивангард грузно поднялся с кресла и отнес пустой бокал на письменный стол. Реддль медлил — нарочно, чтобы остаться наедине с преподавателем. Дивангард обернулся, увидел его и сказал:
— Будь осторожен, Том, ты же не хочешь, чтобы тебя поймали вне спальни в такое время, ты ведь у нас староста…
— Сэр, я хотел вас кое о чем спросить.
— Тогда спрашивай скорей, мой мальчик, спрашивай…
— Сэр, мне интересно, знаете ли вы что-нибудь об… окаянтах?
Это случилось снова: плотный туман наполнил комнату, скрыв и Диванграда, и Реддля; только Думбльдор безмятежно улыбался рядом с Гарри. Затем, совсем как в прошлый раз, гулко зазвучал голос Дивангарда:
— Я ничего не знаю об окаянтах, а если б и знал, не сказал! А теперь прочь отсюда и чтобы я больше не слышал о них!
— Вот и все, — мирно проговорил Думбльдор. — Нам пора.
Ноги Гарри оторвались от пола и пару секунд спустя опустились на коврик перед письменным столом Думбльдора.
— Все? — недоумевающе спросил Гарри.
И это — самое важное воспоминание? Что в нем особенного? Туман, конечно, странный, как и то, что его никто не заметил, но больше-то ничего… Подумаешь, Реддль задал вопрос и не получил ответа…
— Ты, возможно, заметил, — сказал Думбльдор, усаживаясь за стол, — что над этим воспоминанием слегка поработали.
— Поработали? — переспросил Гарри и тоже сел.
— Определенно, — кивнул Думбльдор. — Профессор Дивангард испортил свои воспоминания.