Все трое вышли к грядкам за хижиной. Луна бледно сияла сквозь ветви деревьев. Её свет, смешиваясь со светом из окон Хагрида, озарял тело Арагога на краю глубокой ямы, рядом с десятифутовой насыпью только что выкопанной земли.
— Потрясающе! — восхитился Хорохорн, приблизившись к голове паука. Восемь белёсых глаз безучастно смотрели в небо, а два огромных загнутых жвала неподвижно блестели в лунном свете. Когда Хорохорн наклонился над ними якобы для того, чтобы лучше разглядеть гигантскую волосатую голову, Гарри послышалось звяканье бутылок.
— Не каждый может оценить красоту таких существ, — сказал в спину Хорохорна Хагрид; из его окружённых морщинками глаз лились слёзы. — Не знал, что вы тоже ими интересуетесь, Гораций.
— Интересуюсь? Мой дорогой Хагрид, я преклоняюсь перед ними, — ответил Хорохорн, отходя от тела. Гарри увидел, как сверкнула бутылка, исчезая под плащом, хотя Хагрид, снова вытиравший слёзы, ничего не заметил. — Приступим, пожалуй, к погребению?
Хагрид кивнул и вышел вперёд. Он поднял гигантского паука на руки и, зарычав от натуги, скатил в тёмную яму. Тот ударился о дно со зловещим скрипом. Хагрид опять зарыдал.
— Разумеется, вам тяжело, ведь вы лучше всех знали его, — произнёс Хорохорн и похлопал Хагрида по локтю, поскольку, как и Гарри, выше дотянуться не мог. — Позвольте мне сказать несколько слов…
Профессору зельеварения, наверное, удалось нацедить с Арагога много отличного яда, подумал Гарри, поскольку довольная ухмылка не сходила с лица Хорохорна, когда тот шагнул к краю могилы, чтобы медленно и внушительно проговорить:
— Прощай, Арагог, король арахнидов, чью долгую и верную дружбу не забудут те, кто знал тебя! Пусть тело твоё исчезнет, но дух твой будет вечно обитать в безмолвных, затянутых паутиной, уголках родного леса. Пусть многоглазые потомки твои процветают, а человеческие друзья утешатся после понесённой ими утраты.
— Это было… Это было… великолепно! — взвыл Хагрид и рухнул в компостную кучу, разрыдавшись ещё безутешней.
— Ну, довольно, довольно! — пробормотал Хорохорн и взмахнул палочкой. Огромная груда земли поднялась, а затем с мягким стуком упала на мёртвого паука, образовав аккуратный могильный холмик.
— Давайте зайдём внутрь и выпьем. Гарри, бери его за другую руку… Вот так… Поднимайтесь, Хагрид… Отлично…
Они усадили Хагрида в кресло у стола. Клык, который все похороны прятался в своей корзине, теперь тихо подошёл к ним и, как обычно, положил тяжёлую голову на колени к Гарри. Хорохорн откупорил одну из принесённых бутылок с вином.
— Я проверил их все на яд, — заверил он Гарри, вылив почти всю бутылку в одну из кружек, больше смахивающую на ведро, и передавая её Хагриду. — После несчастья с твоим другом Рупертом я заставил домового перепробовать вино из каждой бутылки.
Гарри тут же представил себе, какое выражение появилось бы на лице Эрмионы, узнай она о таком надругательстве над домовыми, и решил ничего ей об этом не говорить.
— Это тебе, Гарри… — сказал Хорохорн, разделив содержимое второй бутылки на две кружки. — А это мне. Ну, — он поднял свою кружку, — за Арагога!
— За Арагога! — хором повторили Гарри и Хагрид.
И Хорохорн, и Хагрид выпили до дна. Гарри же, каждый шаг которого продолжал озаряться Зельем удачи, понял — пить нельзя, а потому лишь притворился, что пригубил, и вернул кружку на стол.
— Знаете, я ведь вырастил его из яйца, — скорбно сказал Хагрид. — Он вылупился совсем крошечным паучонком, не больше пекинеса.
— Какая прелесть! — восхитился Хорохорн.
— В школе я обычно держал его в шкафу, пока… ну…
Лицо Хагрида помрачнело, и Гарри знал, почему: это Том Ребус подстроил всё так, чтобы Хагрида исключили из школы, обвинив в том, что он открыл Потайную комнату. Однако Хорохорн, похоже, не слушал; он уставился на потолок, где висели медные котелки и длинные шелковистые мотки белоснежных волос.
— Хагрид, это, случайно, не волосы единорогов?
— Ну да, — равнодушно отозвался тот. — Они ж, единороги, цепляются за ветки и всё такое в лесу, вот волосы из хвостов и выдираются.
— Но, мой дорогой друг, вы хоть представляете, сколько они стоят?
— Я ими зверьё перевязываю, если кто поранится, — ответил Хагрид, пожимая плечами. — Довольно удобно, они ж такие крепкие.
Хорохорн ещё раз отхлебнул из кружки; его глаза теперь внимательно осматривали хижину — как понял Гарри — в поисках ещё чего-нибудь ценного, что можно превратить в богатые запасы настоянной в дубовых бочках медовухи, ананасовых цукатов и бархатных домашних курток. Он снова налил Хагриду и себе, расспрашивая про существ, живущих в Запретном лесу, и как Хагрид успевает с ними со всеми управляться. Хагрид, разговорившийся от выпивки и лестного внимания Хорохорна, перестал вытирать слёзы и с радостью пустился в долгие объяснения о лешеводстве.
Тут Феликс Фелицис напомнил Гарри о себе, заставив заметить, что количество спиртного, принесённого Хорохорном, стремительно уменьшается. Гарри ещё ни разу не сумел выполнить Наполняющее заклинание невербально, но сама мысль о том, что у него может не получиться, сегодня казалась уморительно смешной. И вправду, Гарри лишь усмехнулся, когда незаметно для Хагрида и Хорохорна (которые теперь обменивались байками о незаконной торговле драконьими яйцами) указал под столом палочкой на пустеющие бутылки — и они тут же стали наполняться.
Примерно через час Хагрид с Хорохорном принялись произносить шумные тосты: за Хогвартс, за Дамблдора, за вино, сделанное домовыми, за…
— За Гарри Поттера! — проревел Хагрид, опорожняя, кажется, четырнадцатую бадейку, немалая часть вина из которой оказалась у него на бороде.
— То… точно, — поддакнул Хорохорн заплетающимся языком. — За… З… арри Портера, Избранного… Мальчика, который… ну, что-то там в таком духе… — пробормотал он и тоже осушил кружку.
Вскоре Хагрид снова разразился слезами и стал навязывать весь хвост единорога Хорохорну, который спрятал его в карман с возгласами «За дружбу! За великодушие! За десять галлеонов за волос!»
Через некоторое время Хагрид и Хорохорн уже сидели бок о бок, обнявшись, и пели медленную и печальную песню о гибели волшебника по имени Одо.
— Э-эх, лучшие всегда помирают молодыми, — пробормотал Хагрид, глаза которого стали подозрительно собираться к переносице, и повалился на стол, пока Хорохорн продолжал старательно выводить припев. — Мой па тож ушёл раньше времени… и твои папа с мамой тоже, Гарри…
Большие слёзы медленно стекали из уголков его глаз; он схватил руку Гарри и потряс её.
— Лучшие среди своих одногодков… лучшие, каких я знал… ужасно… ужасно…
Хорохорн заунывно тянул:
— …ужасно, — вздохнул Хагрид, его большая косматая голова упала на руки, и он тут же захрапел.
— Извини, — икнул Хорохорн. — Ничего не могу поделать — слон на ухо наступил.
— Хагрид говорил не про пение, — тихо пояснил Гарри, — а про смерть моих родителей.
— А… — Хорохорн чуть не рыгнул. — Ох, лихо… Да, это было… правда ужасно. Ужасно… ужасно…
Не найдя больше что сказать, он занялся наполнением кружек.
— Гарри, ты ведь вряд ли… вряд ли что помнишь? — неуклюже поинтересовался он.
— Нет, — мне ведь был всего год, когда они погибли, — сказал Гарри, глядя на пламя свечи, трепетавшее в моменты громких хагридовых всхрапов. — Но мне удалось довольно много узнать, что тогда произошло. Мой папа погиб первым. Вы знали об этом?
— Н-нет, не знал, — приглушённо ответил Хорохорн.
— Да… Волдеморт убил его, а потом перешагнул через тело и направился к маме, — сказал Гарри.
Хорохорн заметно вздрогнул, но не смог отвести полный ужаса взгляд от лица Гарри.
— Он приказал ей отойти, — безжалостно продолжал тот. — Он сам сказал мне, что она могла бы и не умирать. Ему нужен был только я. Она могла спастись.