Наконец, учителя заняли свои места. В первом ряду рядом с профессором Макгонагалл Гарри разглядел величественного и опечаленного Скримджера. Он задумался, действительно ли тот, да и остальные высокопоставленные лица, сожалели о смерти Дамблдора. Но вдруг Гарри услышал музыку, странную, потустороннюю музыку, и пытаясь понять, откуда же она раздается, совершенно забыл о Министерстве. Он был не один: многие крутили головами — немного испуганно.
— В озере, — шепнула Джинни Гарри на ухо.
И тут он увидел их в прозрачной зеленоватой, светящейся на солнечных лучах воде. Они подплыли почти к самой поверхности и до ужаса напоминали инферий: рябь пробегала над бледными лицами, окутанными клубами багрянистых волос. Хор русалок пел песню на странном, не знакомом Гарри языке. От этой мелодии у него мурашки поползли по коже, но все же она не была неприятной. В ней ясно читалась боль и утрата. Вглядываясь в безумные лица поющих, Гарри почувствовал, что, по крайней мере, они горевали о кончине Дамблдора. Джинни снова толкнула его локтем, и он оглянулся.
По проходу между рядами медленно поднимался Хагрид. Он беззвучно плакал, и его лицо блестело от слез. В пурпурном бархате, вышитом золотыми звездами, он нес тело Дамблдора. Горло Гарри сдавила ужасная боль. На мгновение странная музыка и осознание того, что тело Дамблдора так близко, будто бы поглотили все дневное тепло. Рон был бледен и выглядел потрясенным. На полы мантий Джинни и Гермионы часто капали крупные слезы.
Им не было видно, что происходит впереди. Должно быть, Хагрид осторожно уложил тело на плиту. И вот он возвращался по проходу, трубно шмыгая носом, вызвав тем самым у многих возмущение, которое, как заметил Гарри, не обошло и Долорес Амбридж. Но Гарри знал, что Дамблдору было бы все равно. Когда Хагрид проходил мимо, он попытался дружески помахать ему рукой, но веки у того опухли настолько, что было поразительно, как он вообще разбирал дорогу. Гарри оглянулся на задний ряд, к которому направлялся Хагрид, и понял, что того ведет. Там в куртке и штанах размером с небольшую палатку сидел великан Грауп, послушно опустивший свою уродливую, похожую на булыжник, почти человеческую голову. Хагрид опустился рядом со своим единокровным братом, и Грауп успокаивающе похлопал его по голове, от чего стул Хагрида просел в землю. На одно чудесное мгновение Гарри захотелось рассмеяться. Но тут музыка стихла, и он вновь обернулся к первым рядам.
Невысокий человечек с хохолком и в простой черной мантии поднялся на ноги и встал перед телом Дамблдора. Гарри не слышал, что тот говорил. Через сотни голов до них доносились обрывки слов: «благородство духа»… «интеллектуальный вклад»… «великодушие», — они так мало значили, почти не касались того Дамблдора, которого знал Гарри. Неожиданно ему вспомнились несколько словечек Дамблдора: «олух», «пузырь», «остаток», «уловка», — и ему снова пришлось подавить улыбку… да что же с ним сегодня происходит?
Раздался тихий всплеск, и Гарри увидел, что русалки поднялись над поверхностью, чтобы тоже послушать. Он вспомнил, как почти два года назад Дамблдор, сидя на корточках, разговаривал по-русалочьи с их предводительницей недалеко от того места, где сейчас сидел Гарри. Он задумался, где Дамблдор выучил русалочий. О скольком он его не спросил, как много ему не сказал…
И тогда на него без предупреждения нахлынула правда, полная, та, которую он уже не мог более ее отрицать. Дамблдор умер, ушел… Гарри до боли сжал в руке холодный медальон, но не смог сдержать слез. Он отвернулся от Джинни и ото всех остальных и уставился через озеро на лес, а человечек все бубнил и бубнил… Среди деревьев кто-то двигался. Кентавры тоже пришли выразить свое почтение. Они не покидали леса, наполовину скрывшись в тени, но Гарри видел, как они стояли с луками на боках и смотрели на волшебников. И тогда он вспомнил свою первую кошмарную прогулку в лесу, когда он впервые столкнулся с тем, что было Вольдемортом, и как он пытался помешать ему, и как чуть позже они с Дамблдором рассуждали, стоит ли вести заведомо безнадежную борьбу. Важно, сказал Дамблдор, сражаться и еще раз сражаться, сражаться, не переставая, ибо только так можно сдержать зло, пусть и не искоренить…
И Гарри, сидя под палящим солнцем, ясно осознал, что все те, кто заботился о нем, закрывали его собой один за другим: мама, папа, крестный и, наконец, Дамблдор — все они решили защитить его. Но больше этого не произойдет. Он больше никому не позволит встать между ним и Вольдемортом. Он должен навсегда избавиться от надежды, от которой должен был избавиться еще шестнадцать лет назад — будто под защитой родительских рук ему ничего не угрожает. От этого кошмара не было пробуждения, никто не шепнет ему в темноте, что все хорошо, что это все ему просто приснилось. Последний и величайший его защитник умер, и никогда ранее не был он так одинок.
Маленький человечек в черном закончил речь и вернулся на свое место. Гарри думал, что поднимется кто-то другой: он ожидал к речей, возможно, министр что-нибудь скажет, но никто не шевельнулся.
Несколько человек вскрикнуло. Яркое белое пламя взметнулось вокруг тела Дамблдора и плиты, на которой оно лежало. Языки взвивались все выше и выше, поглощая тело. В воздух поднялся столб белого дыма, принявший странные очертания: Гарри с замиранием сердца подумал, что в синеву неба радостно устремился феникс, но в следующий миг пламя исчезло. На его месте появилась белая мраморная гробница, заключившая тело Дамблдора и плиту, на которую его возложили.