Первые признаки болезни проявились еще в школе, но он не придал этому значения. А все окружающие списали состояние парня на нервное потрясение от гибели крестного. Лишь Снейп недовольно хмурился, разглядывая Поттера при встречах на занятиях и в большом зале. Но мало кто интересовался выражением лица зельевара, которое и в лучшие времена не отличалось веселостью. В последний день перед отъездом Снейп остановил Гарри в коридоре недалеко от портрета Полной Дамы, где мастеру зелий делать вроде было нечего, и коротко спросил:
— Сколько дней вы не ели, Поттер?
— Три, — безучастно ответил подросток.
— Ваш шрам перестал болеть? — впился в его лицо взглядом Снейп.
— Почему Вы так решили?
— Вопросы задаю я!
— Да, перестал, — у Гарри не было сил и желания дерзить Снейпу и хотелось, чтобы тот от него скорее отвязался.
Зельевар покусал тонкие губы и, решившись, сунул подростку фиолу с темной жидкостью.
— Это яд? — равнодушно поинтересовался Гарри.
— Нет, — сдержавшись, ответил Снейп, — это твой последний шанс выжить. Если ты не выпьешь это зелье в ближайшие дни — тебе конец.
— Я выкину это, как только вы отвернетесь, — прямо заявил ученик, окинув преподавателя тяжелым и мутным взглядом.
— Сначала закажи себе памятник в Годриковой Лощине, Поттер.
— Вы сами себе… — вспылил было Гарри, но Снейп уже уходил и продолжать беседу не собирался.
Почему он именно сейчас вспомнил этот разговор? Наверное, судьба или жизненный опыт, немалый для подростка его возраста, восстали против уготованного злым умыслом конца.
— Значит, памятник в Годриковой Лощине, — пробормотал Мальчик — Который-Выжил. — Что со мной происходит? Не знаю. А Снейп, сальноволосый ублюдок, похоже, знает. Или догадывается.
Гарри полез в сундук и, покопавшись, вытащил фиолу. Пить или не пить, вот в чем вопрос?
Пятьдесят на пятьдесят, подумал Гарри. Хотя нет, пятьдесят на сто — из них сто за смерть и только пятьдесят за жизнь. Вопрос, за какую жизнь? Стоит ли эта жизнь неотомщенных потерь — бывших и будущих? Если он останется жить — это хорошо или плохо? Если хорошо, то для кого? И если плохо, то для кого? Оставшись жить, сможет ли он отомстить всем, кому не отомстил?
Пока не попробуешь, не узнаешь! Хорошо, примем за основу мысль, что одна только возможность отомстить — это уже благо. Тогда надо пить эту отраву, тогда станет пятьдесят на пятьдесят…
Гарри откупорил фиолу и опрокинул в рот ее содержимое.
Дурсль, потеряв терпение от упрямства мальчишки, грузно поднялся на второй этаж и без стука распахнул дверь в комнату Гарри.
Мальчишка лежал поперек кровати, неестественно запрокинув голову, с широко открытыми остекленевшими глазами. В его руке поблескивал стеклом сосуд странной формы.
— Петунья! — заорал Вернон дурным голосом и бросился вниз по лестнице.
Через тридцать пять минут парня, упакованного в пластиковый мешок, грузили на подъехавшую к дому труповозку. Дурсли, взопревшие от страха, давали показания полицейскому дознавателю. Следователь задумчиво крутил в руках прозрачный пакет с сосудом странной формы внутри.
— Так, — глубокомысленно изрек он, — мальчик был вам не родной?
Петунья вскинулась:
— Это сын моей сестры, мы относились к нему, как к родному сыну!
— Да что вы? У вас вся семья пьет это лекарство на завтрак? — поинтересовался полицейский с недоброй усмешкой. — По запаху — это цианид. Может калия, или его младшего брата — натрия. Конец один — неминуемая смерть в течение нескольких мгновений. Ни обычные лекарства, ни бытовая химия не содержат этой дряни. Вопрос: где ваш племянник мог взять этот яд?
Петунья широко открытыми глазами смотрела на инспектора, по–видимому, не понимая ни слова. Вернон, покосившись на жену, решил взять инициативу на себя:
— Офицер, этот мальчишка водился с дурной и подозрительной компанией, — Дурсль задохнулся от волнения, перевел дух и продолжил.
— Любой скажет, что он был ненормален, его выходки травмировали мою семью. Но видит Бог, я не желал ему зла! Лучший кусок в доме доставался ему, мы не скупились ни на одежду, ни на обучение, ни на расходы на его развлечения и прихоти. Мой родной сын Дадли отдавал ему самое лучшее, что дарила наша родня, ведь так, Дадлик?
Дадли закивал головой с такой энергией, что у дознавателя возникло опасение, как бы она (голова) не оторвалась от жирного туловища.