Лужайки, лужайки
из жизни счастливой!
Король и отец мой
сажал здесь оливу,
я эту оливу
держала руками,
а мать-королева
здесь шила шелками,
а брат мой дон Бойсо
скакал за быками.
Тайна раскрывалась; сходились приметы; взамен невесты королевский сын дон Бойсо вез домой утраченную и найденную сестру.
Не всегда конец был столь благополучен. Романс о Мориане поразил Федерико; он и начинался как-то внезапно - возгласом, полным страха и тоски: "Что ты дала мне, Мориана, что ты дала мне с этим вином?" И жестокая Мориана признавалась дону Алонсо, своему неверному возлюбленному, что всыпала ему в вино яду. Напрасно молил ее дон Алонсо об исцелении, напрасно обещал на ней жениться - было уж поздно, и несчастному оставалось лишь покорно вздохнуть в заключение:
Ах, как матери мне жалко,
сына ей уж не увидеть!
Все кругом играли в ту же игру - уличный разносчик, выпевавший по утрам свой прегон; погонщик мулов, что брел за телегой, мурлыкая себе под нос; прачки, стиравшие белье на речке; крестьяне, молотившие пшеницу, - их песня так и называлась "Молотильная" - "Trillerа". Многим песням выучился Федерико у няни. Но больше всего ему нравились те, которые слышал он от отца.
В иные дни дон Федерико возвращался домой в особенно хорошем расположении духа. Непонятно, как догадывались об этом соседи и родственники, но чуть смеркнется - они уж входили, рассаживались, обменивались новостями, всем своим видом показывая, что зашли без всякой определенной цели, просто повидаться, поговорить... Приходили и работники, которых отец встречал с подчеркнутым радушием: это на поле они ему работники, а здесь - гости!
Бесконечно тянулся разговор о новых угрозах германского кайзера, о том, что племянница алькальда наконец-то выходит замуж... Федерико сгорал от нетерпения и страха - а ну, как этим дело и ограничится, поговорят и разойдутся? - но молчал, зная, что отец не любит, когда его упрашивают. Все должно было произойти само собою: случайно дону Федерико подвертывалась под руку гитара, он невзначай брал ее, перебирал струны, морщился, подстраивал... Окружающие переговаривались, как бы ничего не замечая, и только когда раздавались совсем другие аккорды - стройные, звучные, все переставали притворяться, поворачивались, застывали.
Полузакрыв глаза, запрокинув голову, отец пел высоким, неузнаваемым голосом - казалось, поет не он, а какой-то другой человек, спрятанный в нем. Человек этот не то вспоминал забытую песню, не то сочинял ее заново: он повторял начало, останавливался, нащупывал продолжение... Странная, заунывная мелодия не сопровождала слова, как в романсе, а будто спорила с ними; голос то выговаривал строку наскоро, то вдруг взвивался куда-то совсем высоко и там трепетал и колебался без слов.
"Когда я умру, - тосковал певец, и гитара отвечала ему стоном, а он стонал в ответ гитаре: "ай!" - исполни просьбу мою... Когда я умру, начинал он снова и снова вздыхал: "бог мой!" - вынь ленту из черных твоих волос, - и опять "ай!", и голос, звеня, пускался блуждать, пока не замирал на какой-нибудь немыслимой ноте, но тут восторженные восклицания слушателей: "оле!" - оживляли его, - и руки мне повяжи..."
Федерико знал, что сначала отец будет петь самые жалобные песни, где слово "смерть" повторяется так же часто, как "любовь", и что эти песни он будет петь в одиночку, но потом гости потребуют более веселых куплетов и станут им подпевать. А потом закричат: "Севильяна!", или: "Алегрия!" - и начнут очищать место для танцев, и тут-то мать отправит Федерико в постель...
Однажды в хоре голосов, подхвативших фандангильо, донье Висенте послышался незнакомый срывающийся голосишко. Она обернулась: сын сидел в углу, запрокинув голову, полузакрыв глаза. Голосишко был верный; мать обрадовалась.
9
Пастуший источник - так звали его родину: Фуэнте Вакерос. С тех пор как Федерико помнил себя, два эти слова, слившись в одно, звучали вокруг. В них было все - фонтан на площади, бульканье и плеск, веселые голоса, белые дома, а за ними бесконечная зеленая равнина... Фуэнте Вакерос, страна детства, главное место на земле!
И вдруг они уезжают отсюда. Недалеко, в соседнюю деревню, она ближе к железной дороге. Этого требуют отцовские дела, те самые дела, о которых известно, что они идут все лучше и лучше. А как называется эта деревня? Отвратительно! Ну, а все-таки как? Вот так и называется: Отвратительная, Asquerosa.
Отвратительная... Они переезжают в Отвратительную. Там будут отвратительные дома, противные люди, мерзкая погода. "Где вы живете?" будут их спрашивать, а они станут отвечать: "В Отвратительной". Что ему до отцовских дел, до железной дороги!
Оказалось, что Аскероса почти ничем не отличается от Фуэнте Вакероса: дома там были такие же белые, люди такие же приветливые, и то же бескрайнее поле кругом. Здесь Федерико нашел себе новых приятелей, здесь у него появился брат Франсиско, а потом и сестренки - Кончита и Исабелита. От Фуэнте Вакероса в памяти осталось только название.
Но оно не забылось. Слово "Аскероса" всякий раз вызывало у Федерико чувство, близкое к тошноте. Невозможно было привыкнуть к этому слову липкому, грязному, омерзительному. Другие как знают, но он никогда в жизни не скажет, что живет в Аскеросе. Его родина - Пастуший источник, вы слышите: Фуэнте Вакерос!
10
Обмакнув пальцы в святую воду, Федерико старательно крестился и становился рядом с матерью, опустившейся на колени. Неслыханная музыка гудела под сводами. Раскрашенные фигуры святых в полумраке казались живыми. А в глубине, читая молитвы, двигался человек в расшитой золотом одежде; он поворачивался спиной, поднимал руки, и мальчик в красном нагруднике подавал ему сверкающие предметы.
Человека этого Федерико хорошо знал - он заходил к ним домой, шутил с отцом, ласково беседовал с матерью, дрожащей рукой гладил детей по волосам. Но здесь, в церкви, старенький падре становился таким же необыкновенным, как и все, что его окружало. В его движениях и возгласах, в его поблескивающем наряде заключалась какая-то сила, заставлявшая людей плакать, прижимать руки к груди, видеть сны наяву. Приходилось даже легонько поталкивать мать, чтобы напомнить ей о своем существовании.