Иди, иди, прохожий,
шагай,
иди без остановки,
шагай!
Зайдешь к ней в дом - что видел
меня, не выдавай.
Иди, иди, прохожий,
шагай!
Только к вечеру положил он перо, еще раз перечитал восемь лежащих перед ним стихотворений, глубоко вздохнул, поставил общий заголовок: "Мотивы сона". Теперь он знал, что за голос не давал ему покоя всю ночь наконец-то собственный его голос!
Успех "Мотивов сона" был оглушительным - их тут же положили на музыку, их распевали на улицах люди, отродясь не читавшие стихов, не знавшие даже имени автора. Критики заявляли, что Гильен отыскал секрет по-настоящему кубинской поэзии, в поисках которой уже давно блуждают лучшие таланты. Раздавались, правда, и другие голоса, обвинявшие поэта в потворстве низменным вкусам толпы.
Как-то на очередном банкете в честь Федерико Гарсиа Лорки - число этих банкетов по мере его пребывания на Кубе возрастало в геометрической прогрессии - встал с бокалом в руке некий сеньор, один из тех, кто, не написав ни строчки, ухитряется занимать пожизненное место в отечественной литературе. Федерико терпеливо слушал речь, переливавшуюся всеми красками тропического красноречия. Вдруг он насторожился - оратор превозносил Гарсиа Лорку за достойную восхищения осторожность, которую тот проявляет в использовании народного творчества, облагораживая его и возвышая до уровня настоящей поэзии. Какой пример, восклицал сеньор, расплескивая в возбуждении вино на скатерть, для некоторых из молодых поэтов Кубы, в погоне за дешевой популярностью протягивающих руку уличной музе и не останавливающихся перед тем, чтобы ввести в литературу столь вульгарный, он бы даже сказал, площадной, жанр, как сон!
Гости переглянулись - одни со злорадством, другие с возмущением: все понимали, о ком идет речь. Момент был выбран хитро, оратор мог быть уверен, что не встретит отпора, - кто же станет превращать чествование Гарсиа Лорки в дискуссию о Гильене! - a между тем его выпад назавтра же облетел бы всю Гавану и Федерико невольно оказался бы причастным к этому.
С безмятежным лицом поднялся Федерико для ответного слова. Те, кто еще надеялся, что он по крайней мере возразит наглецу, опустили глаза: поэт в изысканных выражениях благодарил своего прославленного собрата, украшение обеих Америк, гордость испанской расы, за незаслуженно высокую оценку, которой тот удостоил его стихи, - разумеется, по своей безграничной благожелательности, так выразительно здесь сегодня продемонстрированной.
Кто-то, не выдержав, прыснул в салфетку. Прославленный собрат медленно наливался кровью. Федерико невозмутимо продолжал. Лишь исчерпав запас общих мест и несусветных комплиментов, засевших в памяти еще с лекций дона Рамона в Гранадском университете, он попросил позволения заключить речь новыми стихами, написанными на Кубе. Все захлопали. Украшение обеих Америк впервые перевело дух - и тут же снова втянуло голову в плечи.
- Стихотворение, которое я прочту, - сказал Федерико, - называется "Сон".
Сейчас он был серьезен по-настоящему.
Когда выглянет месяц полный,
я поеду в Сантьяго-де-Куба,
поеду в Сантьяго.
Оседлаю черные волны
и поеду в Сантьяго.
Когда пальма захочет стать птицей,
поеду в Сантьяго,
и в медузу платан превратится
поеду в Сантьяго.
В притихшем банкетном зале плыл, покачиваясь, кубинский народный сон с испанской поэзией на борту - уплывал, не трогаясь с места, в неведомый край детской мечты.
С рыжеголовым Фонсекой
поеду в Сантьяго,
с Ромео и розовою Джульеттой
поеду в Сантьяго.
...О Куба! О ритм шелестящий, острый!
Поеду в Сантьяго.
О канувший каплей в тропики остров!
Поеду в Сантьяго.
Арфа тугих стволов, цветок, кайман безмолвный!
Поеду в Сантьяго.
Я всегда говорил, что поеду в Сантьяго
оседлаю черные волны
и поеду в Сантьяго.
Переждав аплодисменты, Федерико поднял руку.
- Я написал эти стихи, - сказал он, обводя пристальным взглядом гостей, - в подражание моему другу, поэту Николасу Гильену.
8
Жизнь без забот и тревог, слава, дружба, влюбленные глаза женщин - вот это, наверное, и называется счастьем? Все новые пейзажи развертывает перед Федерико неисчерпаемая Куба, все новых знакомых дарит ему: сегодня русского композитора Сергея Прокофьева, концертирующего в Гаване, завтра генерала Лойнаса дель Кастилье, сражавшегося вместе с Хосе Марти за освобождение острова...
У старика генерала, вернее у супруги его, - настоящий дворец, сказочный и нелепый, выстроенный жившим когда-то на Кубе Луи Филиппом, герцогом Орлеанским, который стал потом королем Франции. Ныне дворец обветшал, хозяйничают в нем генеральские дети - Энрике и Дульсе Мария, оба поэты, талантливые и сумасбродные. По вечерам к ним собирается молодежь читают стихи, спорят о поэзии, а председательствует на этих сборищах старый слуга-негр, без его разрешения никто не смеет произнести ни слова. Федерико возвращается оттуда, изнемогая от смеха, провожаемый толпой почитателей.
Все прекрасно. В Испанию он не торопится - там, судя по газетам и письмам, ничего пока не изменялось. Тоска по дому не донимает его - только вот стала сниться под утро бурая, морщинистая равнина, дряхлая башня, аист на ней...
Можно жить и без этого.
Без этого?..
Первым же пароходом он отплывает на родину.
Если умру я
не закрывайте балкона.
Сорвет апельсин ребенок
и я увижу с балкона.
Пройдут косари покосом
а я услышу с балкона.
Если умру я
не закрывайте балкона.
Федерико Гарсиа Лорка
ГЛАВА ШЕСТАЯ
1
Смуглая гранадская луна смотрит в окно. Давно разошлись гости, собравшиеся послушать рассказы Федерико о заморских краях и заодно отпраздновать, хоть с опозданием, его тридцатидвухлетие. Тишина такая, что слышно, как внизу в столовой ходит маятник старинных часов, напоминая вкрадчиво: еще секунда прошла, еще секундой меньше...