Сантандерцы, однако, хотели бы знать, почему так послушно приняли все это социалисты и чего они ждут теперь. Ждут, пока Хиль Роблес - испанский Муссолини - окончательно приберет страну к рукам?
- А социалисты не верят в угрозу фашизма! - восклицает не без ехидства Эдуарде Угарте. - Заявил ведь Бестейро не так давно, что фашизм опасен не более, чем мышиная возня в заброшенном доме...
- Ну, нет! - кричат с другого конца. - Социалисты не пошли за Бестейро, они заставили его уйти в отставку с поста председателя Всеобщего союза трудящихся. А Ларго Кабальеро, избранный на этот пост, публично объявил, что, если отъявленные реакционеры посмеют войти в правительство, социалистическая партия поднимет рабочих на вооруженное восстание!..
- А что говорит Фернандо де лос Риос, ведь он же поддерживает Ларго Кабальеро? Пусть Федерико расскажет!
- Нет, пусть Федерико лучше расскажет о своем путешествии в Аргентину - пятый месяц обещает!
- Нет, пусть скажет сначала, кто будет ставить "Иерму"!
Хорхе Гильен с присущей ему рассудительностью пытается внести хоть какой-то порядок в это столпотворение. В самом деле, Федерико должен прежде всего рассказать о полугодовом своем пребывании в Южной Америке - при всей триумфальности газетных отчетов друзья имеют основания не удовлетворяться ими. Вот Игнасио, например, так хотел послушать Федерико, что обязательно задержался бы в Сантандере, если б его не ждали в Ла-Корунье и в Мансанаресе...
Тут же он понимает, какую сделал ошибку. Имя Игнасио Санчеса Мехиаса, всего несколько дней назад выступавшего в этом городе, вызывает непредвиденный взрыв эмоций и тотчас уводит беседу в сторону от того русла, по которому она готова была устремиться. Каждому есть что сказать о прославленном матадоре, возвратившемся на арену. Как он работает с плащом! Как медленно пропускает быка мимо себя, почти вплотную, и как (это уже женщины) великолепен его костюм, голубой с золотом! Кое-кто, правда, считает, что присуждать ему хвост быка, как в последний раз, было излишне хватило бы и ушей, но сантандерцы кричат, распалившись, что и этого мало видано ли где в наши дни подобное искусство?
- Видано! - хлопает вдруг Федерико ладонью по столику, покосившись на обескураженного Хорхе. - Видано!
- Где? - поворачиваются все к нему.
- В Буэнос-Айресе!
Общее удивление. В Аргентине? Где и коррид-то не бывает? Кто ж там отважился?..
- Не отважился, а отважились, - поправляет Федерико спокойно. Выступали двое - аль алимон.
Удивление возрастает. "Topeo аль алимон" - довольно редкая разновидность боя: на быка выходят два матадора под одним плащом. Откуда знать ее аргентинцам?
- Почему аргентинцам? Первый матадор был чилийским поэтом. А второй, Федерико приподнимается, театрально раскланивается, - ваш покорный слуга.
- А... бык? - еще допытывается какой-то тугодум под общий хохот. Хорош ли был бык?
- Превосходен! - убежденно отвечает Федерико. - Самое избранное общество Буэнос-Айреса!
И, не давая прервать себя, принимается рассказывать, как вдвоем с чилийцем Пабло Нерудой - вы еще не слыхали о нем? Погодите, скоро услышите! - они по всем правилам тавромахии подчинили фешенебельную публику своей воле, заставив ее вместо ожидаемых стихов выслушать кое-что другое. Импровизируя поочередно, да так, что порою один начинал фразу, а второй заканчивал, они произнесли целую речь о великом поэте Америки и Испании, посвятившем столько прекрасных стихов Аргентине и незаслуженно ею забытом. Имя этого поэта - Рубен...
- ...Дарио, - продолжает Федерико незнакомым голосом, звучащим протяжно и жалобно, и лицо его делается печальным, сонным, лукавым. - Ибо, дамы...
...и господа, - становится он на миг самим собою, чтобы тут же опять уступить место Пабло Неруде:
- ...где у вас, в Буэнос-Айресе, площадь Рубена Дарио?
- Где памятник Рубену Дарио?
- Он любил парки, - жалуется Неруда. - А где же парк Рубена Дарио?
- Где хотя бы цветочная лавка имени Рубена Дарио? - усмехается Федерико.
Теперь уже все глядят на него, не отрываясь, готовые растерзать любого, кто откроет рот. Не закрывает рта один Федерико - изображая в лицах свое путешествие, он рассказывает об успехе "Кровавой свадьбы", выдержавшей более ста представлений в Буэнос-Айресе, и о том, как Лола Мембривес, решив ковать железо, пока горячо, поставила также "Чудесную башмачницу" и "Мариану Пинеду", и как в "Башмачнице" ему снова пришлось каждый вечер снимать перед публикой зеленый цилиндр, из которого вылетала голубка;
и о поездке в Монтевидео, где он увиделся с проживающим там старым другом - закоулочником Пепе Морой;
и о том, как в аргентинском Национальном театре была показана "Дурочка" Лопе де Вега в обработке Федерико Гарсиа Лорки;
и о коллекции тропических бабочек, которую привез он из Рио-де-Жанейро, куда заходил пароход на обратном пути;
и о том, как получив - впервые в жизни - солидный гонорар за свои выступления, он прямо из Буэнос-Айреса отправил почти всю эту сумму в Гранаду, отцу: пусть, наконец, убедится, что и поэзией можно зарабатывать деньги!
Изображение предполагаемой реакции дона Федерико - отец, на секунду остолбенев, немедленно приходит в себя и восклицает с апломбом, что никогда не сомневался в мальчике! - вызывает новый взрыв смеха, прерываемый появлением посыльного из гостиницы. Срочная телеграмма из Мансанареса для Хорхе Гильена.
Вскрыв телеграмму и пробежав ее глазами, Хорхе сообщает лишенным выражения голосом, что сегодня, в пятом часу пополудни, Игнасио Санчес Мехиас был ранен быком, рог разорвал бедренную артерию и повредил внутренние органы, положение безнадежно.
Последнего он мог бы не говорить - все знают, что значит такое ранение. Оглушительно тикают часы - ручные, карманные, всякие. Огромная пустота наваливается на Федерико. "В пятом часу пополудни, - повторяет он про себя, вцепившись руками в край стола, - в пятом часу пополудни..."
11
Телеграмма о смерти Игнасио приходит на следующее утро. "В пятом часу пополудни, - похоронным звоном отдается в мозгу Федерико, - в пятом часу пополудни". В беспощадной точности этих слов пытается он найти точку опоры посреди владеющего им отчаяния. Вокруг них начинают собираться его разрозненные, разлетающиеся мысли.