Действие происходит в Гренаде в конце XIX века, но приход нового века уже ощущается во втором акте и вполне очевиден — в третьем. Замысел пьесы возник на основе одной французской книжки, которую друг Федерико, Хосе Морено Вилья, дал ему почитать еще в бытность их в студенческой «Резиденции». Это было пособие по ботанике, посвященное различным сортам роз, один из которых, Rosa mutabile, характеризуется особой недолговечностью (она цветет всего лишь один день) — откуда и ее название. Это природное явление должно было произвести сильное впечатление на поэта, который увидел в нем символ человеческой жизни, подобный загадке Сфинкса, которую разгадал Эдип: утром — расцвет, в полдень — зрелость, к вечеру — увядание и смерть. Лорка развернул этот образ в стихотворение из двадцати строк восьмисложником: это стихотворный размер, традиционный для испанской поэзии:
Несмотря на внешнюю легкость этой поэмы, обращает на себя внимание ее элегическая тональность — мотив уходящего времени, навевающий печаль: пора собирать пожитки и покидать эту жизнь, окрашенную предчувствием конца света (за что критики не раз упрекали и Чехова, особенно по поводу его «Вишневого сада»).
Росите 20 лет в начале пьесы, 35 — во втором акте и 45 — в третьем. Никогда прежде Лорке не удавалось с такой остротой и драматизмом изобразить «утечку» времени. Неужели ощущал он себя таким старым и покинутым в свои 37 лет? Совершенно очевидно, что Росита — это он сам, лишенный привязанностей, обделенный радостями любви, не имеющий потомства (мы узнаем здесь его «Йерму» или «Башмачницу» — да и вообще весь его театр), его неизбывное одиночество и, вероятно, предчувствие близкой смерти. Всё это он носил в глубинах своей души и выплеснул наружу посредством этой пьесы, на первый взгляд столь поверхностной и игривой (ей дан подзаголовок «Язык цветов»). Отметим, что эта пьеса была сыграна еще отдельно для флористов Барселоны, которые 22 декабря стеклись в театр со всех уголков города с огромными букетами цветов. Удивительный факт, и если учесть, что это представление, в самом конце 1935 года, было последним представлением пьесы Лорки в Испании, незадолго до его гибели, то вся эта цветочная процессия могла быть воспринята, задним числом, как похоронные почести поэту. Да и в самой пьесе всё говорило о неизбежном конце…
Итак, три акта пьесы — это юность, зрелость и закат доньи Роситы, старой девы. В самом начале пьеса полна радости, музыки и песен, взятых из андалузского фольклора, который Лорка никогда не переставал пропагандировать. Автор представил свою пьесу как «поэму Гренады».
Первый акт переносит нас в зимний сад и погружает в «растительную поэзию». Поэт нанизывает целое ожерелье из названий растений — возможно, почерпнутых из той книги по ботанике, которую он прочел когда-то. Особенно он выделяет хризантемы (кстати, это главным образом французские цветы), которые он описывает «растрепанными, как голова цыганки». Решительно, что бы ни говорил сам Федерико об этих «цыганских излишествах», в которых упрекали его читатели и критики, — он навсегда сохранил в себе тот цыганский мир и тех танцовщиц фламенко, которыми восторгался в дни своей юности в Сакромонте.
Чтобы не впасть в слащавость, он прибегает к грубоватым приемам и острым словечкам, особенно в первом акте, с этими «выходами», на весьма приземленном уровне, колоритного персонажа — Кормилицы (чей прототип проживал в его собственной семье). Если нужно назвать своим именем половую принадлежность женщины — она, нимало не смущаясь, выкрикивает это слово во всю свою луженую глотку, как и все прочие «сельские шуточки» — так она сама это называет. Самая смешная из ее выходок непереводима с испанского: так, она подтрунивает над маленькой Роситой, которая не может и минуты усидеть на месте: «Вот вечно она — с ярмарки на мельницу, с мельницы на ярмарку, с ярмарки на мельницу, с мельницы на ярмарку!» На это тетушка ей отвечает: «Посмотрим, так ли оно будет!» А «соль» этой испанской игры слов в том, что если несколько раз быстро повторить эту фразу, то будет выговариваться неприличное слово — там, где его не ожидаешь, или, вернее, там, где оно лукаво подразумевается. В данном случае получалось знаменитое «слово из трех букв». Впрочем, подобное может иметь место в любом языке. Федерико любил посмеяться в компании товарищей, еще с давних времен гренадского «Укромного уголка», и никогда не утрачивал этого свойства — проявилось оно и в этой его последней пьесе, несмотря на огромную грусть, заключенную в ней. Вероятно, так он пытался хотя бы немного облегчить себе тяжесть на сердце.