«Я долгое время была уверена в том, что моя бабушка — волшебница, которая знает секрет вечной молодости, — рассказывала Сальма журналистам. — Когда в девяносто шесть лет она умерла, её кожа уже не светилась, как раньше, но у неё не было морщин!.. У меня была замечательная бабушка! Однажды она шла по улице и услышала детский плач. Младенец на руках у нищенки рыдал от голода, потому что у его матери не было молока. Бабушка, уважаемая сеньора, у которой незадолго до этого родился ребёнок, прямо на площади обнажила грудь и накормила чужого малыша. Когда она мне об этом рассказывала, я думала, что сама ни за что не смогла бы так поступить. Может быть, я бы предложила денег, но кормить грудью чужого ребёнка… И вот я приехала с благотворительной миссией в Африку, в Сьерра-Леоне. В маленькой старой больнице я увидела длинную очередь из сидящих прямо на полу в коридоре молодых мам с тоскливыми глазами. Они держали на руках крошечных детей. Один из детей, трёхнедельный малыш, никак не мог успокоиться — он был голоден, истощённая мать никак не могла ему помочь, обвисшие груди её были пусты. Наши взгляды встретились. И я будто услышала голос своей бабушки: „Если ты мать — ты не сможешь поступить иначе“. Женщина протянула мне малыша, я взяла его на руки, обнажила левую грудь и стала кормить это очаровательное чернокожее большеглазое создание, жадно схватившее губками сосок… Я кормила мальчика, а сама думала, хорошо ли, правильно ли поступаю, отдавая ему молоко своей доченьки Валентины? Но он смотрел на меня с такой надеждой, что мне стало стыдно, я подумала: „Какая же ты благотворительница, если, получая по двенадцать миллионов долларов за картину, так думаешь?“ А другие голодные измождённые женщины стали умоляюще протягивать своих детишек к моей правой груди…»
«Извещение о похищении» сразу стало мировым бестселлером. По свидетельству профессора Мартина, лишь в свои шестьдесят девять лет Гарсиа Маркес наконец-то завоевал Колумбию. Романом «Сто лет одиночества» он завоевал Латинскую Америку и весь мир, но не Колумбию. Теперь же многие земляки признавались, что боялись оторваться: казалось, если они не прочитают книгу в один присест, герои не спасутся — настолько сильно это написано.
Так у нас в 1930-х смотрели «Чапаева» (рассказывала мне мама): казалось, если не отводить взгляда от экрана, не моргать — доплывёт Василь Иваныч.
Он долго откладывал написание мемуаров, иногда нарочито, как-то по-детски, а порой и изощрённо отвлекаясь на что угодно, странствуя, ввязываясь в схватки, встречаясь с людьми, хватаясь за новые и новые проекты, убеждая себя в том, что ещё не пришло время, что впереди ещё столько всего хорошего и разного… Час настал — диагноз засадил-таки непоседливого и неугомонного магического реалиста за книгу мемуаров «Жить, чтобы рассказывать о жизни». Эпиграф: «Жизнь — это не только то, что человек прожил, но и то, что он помнит, и то, что он о жизни рассказывает». Замечу кстати, что вторая часть фразы применительно к нему самому, может быть, даже более существенна: когда сопоставляешь его рассказы о себе, то порой кажется, что речь идёт о разных людях.
И вот как сам Маркес, похудевший за время болезни на двадцать килограммов (очки казались великоватыми на его лице), но с неизменным кокетством сообщающий, что не хотел бы пополнеть, рассказывал журналистам о своих воспоминаниях в начале 2000-х:
«Не могу сказать, что меня удручают мои отнюдь не малые года. Я всегда был готов к старости. В возрасте десяти лет я имел прозвище „Старикан“, потому что хотел казаться намного старше и, по мнению моих ровесников, мыслил и рассуждал как старый человек. <…> Перейдя свой Рубикон, я обнаружил, что человек по имени Габриель Гарсиа Маркес давно живёт несколькими, как минимум двумя, жизнями. Одна из них — моя собственная, которую я знаю, по которой иду и которой дорожу. Другая же существует совершенно независимо, автономно от меня и имеет ко мне опосредованное отношение. В этой другой моей жизни подчас происходит то, что я сам не отваживаюсь делать. Такое раздвоение произошло после того, как на меня обрушилась известность. В газетах и журналах стали появляться статьи и заметки о моём участии в мероприятиях, о которых я и понятия не имел. Из печати я узнаю о прочитанных мною в разных уголках земного шара лекциях, о своём присутствии на конференциях, презентациях, приёмах, обнаруживаю интервью с собой. Самое удивительное то, что хотя я этих интервью не давал, я готов подписаться под каждым словом. В моих интервью, выдуманных до последней точки, как ни странно, лучше, чем в интервью реальных, излагаются мои мысли, взгляды, вкусы. И это ещё что! Сколько раз, бывая в гостях у друзей, я украдкой проникал в библиотеку, отыскивал там свои книги, чтобы поставить автограф, и обнаруживал, что они уже надписаны моим почерком, моими излюбленными чёрными чернилами и в моём торопливом стиле. Я так ни разу и не решился признаться своим друзьям, обведённым кем-то вокруг пальца, что эти автографы — не мои. Доказать это было бы практически невозможно. К тому же я не хочу, чтобы меня считали старым маразматиком. Но и этим деяния моего таинственного двойника не ограничиваются. Путешествуя по миру, я везде встречаю людей, которые виделись со мной там, где меня никогда не было, и хранят о нашей встрече тёплые воспоминания. Немало и тех, кто дружит или хорошо знаком с каким-нибудь моим родственником, который, судя по описаниям, оказывается лишь двойником настоящего члена моей семьи, да и то растерявшим почти все черты оригинала. В Мехико долгое время я регулярно встречал человека, рассказывавшего мне во всех живописных подробностях о буйных пьянках, в которых он участвовал вместе с моим братом Умберто из Акапулько. Однажды он сердечно поблагодарил меня за оказанную через брата услугу. Много лет я не мог собраться духом признаться этому сеньору, что у меня нет никакого брата Умберто из Акапулько. Подобных случаев в моей жизни было великое множество. Некоторые из них, наиболее примечательные, я собрал в статью, которую назвал „Моё второе ‘я’“. Я питал надежду, что мой двойник, прочитав эту статью, забеспокоится, что его „подвиги“ стали достоянием гласности, и прекратит вытворять неизвестно что от моего имени. Но не тут-то было. До сих пор до меня доносится эхо проделок моего второго „я“.