Я отвечаю: «Даже, черт возьми, не начинай, Опти»
Женщина, мимо которой я только что прошел, поспешила отойти подальше. Видимо, я сказал это вслух. Тру лицо, пытаясь унять бред. Не помогает.
— Я должен поспать. — Да, я снова говорю сам собой. Нужно выпить.
На следующем повороте — бар. Выглядит мрачно и сомнительно — идеально.
Открываю дверь, и в нос ударяют запахи несвежего пива, пота и сигарет. Я дома. По крайней мере, на следующие несколько часов.
По пути к барной стойке замечаю, что около дюжины посетителей среднего возраста заинтересованно смотрят на меня. Вся атмосфера этого места кричит о том, что они постоянные клиенты. Здесь они ежедневно пропивают свои деньги на аренду и еду. Я тут некстати. Оглядываю себя и понимаю, что моя одежда тоже никак не спасает положение. Расслабив узел, снимаю галстук и засовываю его в карман, а потом стаскиваю пиджак, расстегиваю несколько пуговиц на рубашке и сажусь на стул в конце стойки.
Бармен приветствует меня кивком головы и кладет салфетку, в то время как я закатываю рукава.
Достаю сигареты и делаю заказ.
— «Джек». Двойной. — Это привычка, пачка пуста. Я так и знал. — И «Кэмел».
Он показывает на торговый автомат в углу, а потом берет высокий стакан и бутылку виски. Я сползаю со стула и покупаю две пачки сигарет. Вернувшись к своему месту, обнаруживаю, что выпивка уже ждет меня.
Так же, как и женщина возраста моей мамы. Полагаю, она была привлекательной лет двадцать назад, но тяжелая жизнь и плохая компания изрядно помяли ее лицо. От нее пахнет дешевым парфюмом и еще более дешевым сексом. Беру свой стакан и собираюсь уйти, но она начинает говорить.
Я не хочу говорить.
— И что такой привлекательный мальчик делает в подобном месте?
Почему просто не спросить, не хочу ли я траха за полтинник или минета за двадцатку, и избавить меня от всей этой болтовни? Ничего не отвечаю и сажусь через три стула от нее.
Она передвигается на один ближе.
— Я чем-нибудь могу помочь тебе, милашка? — Ее руки трясутся, она ищет средства на следующую дозу. Я бы не стал дотрагиваться до нее даже десятифутовым кием, но какая-то часть меня хочет подкинуть ей денег, потому что я понимаю ее потребность уйти от реальности.
Мне жаль ее, но искреннего сочувствия у меня к ней нет. Обычно я не такой мудак, но сегодня все по-другому. Я поднимаю голову и смотрю ей в глаза.
— Ты можешь воскресить мертвеца? Мне бы это, черт возьми, очень помогло.
Уверен, ей еще никто такого не говорил. Она явно недоуменно хлопает глазами.
Я перевожу взгляд на стакан с янтарной жидкостью, который кручу в руке и сам отвечаю на вопрос:
— Не думаю.
Поднимаю его и опустошаю в два глотка. Потом ставлю вверх дном на барную стойку, жестом прошу бармена повторить и снова смотрю на нее.
— Оставь меня. — Это требование. Судя по натянутой улыбке, ей это говорили не один раз; вероятно, слишком часто для ее пристрастий.
***
Моя компания — одиночество. Мы отлично ладим, пока сидеть прямо становится невозможным. Не знаю, сколько времени прошло, но определенно недостаточно, чтобы залечить мое горе. После десяти или двенадцати двойных виски бармен отказывается обслуживать меня. Я хочу наорать на него и закатить самую настоящую гребаную истерику, но слишком устал для этого. Перед глазами все размыто и конечности шевелятся как-то беспорядочно. Каждое движение дается с трудом. Мне нужно поспать, поэтому я разрешаю парню вызвать такси.
Оно отвозит меня обратно в мотель. Медленно, неуклюже я поднимаюсь по лестнице. Не уверен, закрыл ли я за собой дверь перед тем, как упасть на кровать и зарыться лицом в грязное покрывало. От него воняет сыростью и плесенью: отвратительная мешанина времени, грязи и бог знает чего еще. Комната начинает вращаться, затягивая меня в водоворот дурманящего облегчения. Не знаю, заснул ли я сам или тело просто отключилось, но в любом случае я рад этому.
Вторник, 24 января (Гас)
Вы когда-нибудь спали весь день? Засыпали, а проснувшись, обнаруживали, что прошли целые сутки, а вы не засвидетельствовали ни одной их минуты?
Это, черт возьми, прекрасно... целебно... болеутоляюще. У меня нет снов. Хотя, скорее всего, есть, просто я никогда их не помнил. И никогда не ценил этого дара так, как сегодня утром. Более двадцати часов небытия. Как я уже сказал... это прекрасно.
Помню, как мама Опти — Джанис, бывало несколько суток подряд пряталась в своей спальне и спала. Я всегда думал, что это так печально... столько упущенных возможностей. Теперь я ее понимаю. Последнее, чего я хочу — это встать с кровати, выйти из комнаты и встретиться с реальностью по другую сторону двери. Мне не стыдно признаться, что я прячусь. Я, черт возьми, прячусь.
Сходив в туалет, ищу пиджак и нахожу его бесцеремонно брошенным возле двери. Как же я ненавижу этот гребаный костюм. Ему меньше года, и я надевал его всего дважды — оба на похороны членов семьи Седжвик. Когда я его сниму, то сожгу.
Порывшись в карманах, достаю сигареты, зажигалку и телефон.
На секунду засомневавшись, бегло осматриваю комнату и прикуриваю.
Обычно я не пускаю дым в помещениях, но вся атмосфера деградации этого места просто умоляет об этом.
Включаю телефон. Я выключил его несколько дней назад, перед тем, как уйти из дома, потому что не хотел ни с кем разговаривать. Только узнал у мамы по поводу похорон через смс и на этом — все. Я чувствую раздражение еще до того, как вижу количество пропущенных звонков, сообщений и писем, потому что знаю, что их будет слишком много.
87 пропущенных звонков
72 смс
37 писем
— Чувак, — озлобленно, а может равнодушно или даже с отрицанием произношу я. Не могу решить, как именно, поэтому бросаю телефон на кровать и докуриваю сигарету, а потом другую... и еще одну. Пятнадцать минут вдыхания своей пагубной привычки. И ничего более... Я не могу перестать думать о ней. Ничего определенного, ничего, что бы я смог представить себе или вспомнить. Просто боль и пустота. Темнота. Света, яркого света больше нет. C каждой глубокой затяжкой я пытаюсь найти покой, чтобы рассеять эту темноту.
Но он так и не приходит.
Поэтому я снова беру в руки телефон и просматриваю пропущенные звонки: от мамы, группы: Франко, Робби и Джейми; нашего продюсера, МДИЖ (Мистера Долбаного Исполнителя Желаний, на самом деле он — Том, но ему нравится, когда я называю его МДИЖ) и тур-менеджера Гитлера (как вы понимаете, это не его настоящее имя, но оно ему подходит, такое же бесчувственное). Наше очередное турне пока отложено. B его мозгу гастроли и всемогущий доллар явно важнее того, что мы пытаемся пережить неизлечимую болезнь и смерть человеческого существа).
Единственного имени, которого я хочу видеть и на сознательном, и на бессознательном уровне, тут нет. И больше никогда не будет.
Вместо просмотра сообщений и писем, звоню маме. Она отвечает на втором гудке.
— Гас, милый, ты где? Ты в порядке?
Ненавижу, когда она переживает, и понимание того, что это вызвано моим бегством, только все усугубляет.
— Привет, Ма.
Она повторяет:
— Где ты? Твой пикап все еще возле церкви.
— Да, я знаю. Я был в мотеле. — В горле появляется ощущение сухости и какого-то зуда.
— Гас, ты должен вернуться домой. — Моя мама никогда не говорит мне, что делать. Намекнуть? Как же без этого! Но говорить, что делать? Это большая редкость.
Я молчу.
Она вздыхает.
— Милый, я знаю, это тяжело...
Я обрываю ее:
— Тяжело? Пожалуйста, скажи мне, что ты этого не говорила, Ма, потому что это "самое сдержанное высказывание века". — Мама хлюпает носом, и я понимаю, что она начала плакать. Осознание своей причастности к этому, заставляет меня чувствовать себя полным дерьмом. — Мне жаль, Ма.
— Я знаю. — Боль, которая скрывается за этими двумя словами, напоминает мне о том, что это наше общее горе. Она тоже по ней скучает.
Накидываю пиджак, беру зажигалку, сигареты и запихиваю их в карман.