Пятница, 3 февраля (Гас)
Мы гастролируем уже неделю. Выпивка и выступления больше не помогают. Не думаю, что был трезв хоть один день с тех пор, как мы сюда прилетели. Первые несколько суток я не мог выспаться, а в последнее время — не хочу. Я просто сижу и думаю о ней: о ее о низком, но таком женственным смехе; о россыпи веснушек на ее носу, плечах и между лопатками; о том, как она любила наблюдать за закатом; о звуке ее голоса, когда она говорила: «Я люблю тебя»; о том, как прекрасно она играла на скрипке. Знаю, это не здорово, но я боюсь, что если перестану постоянно прокручивать воспоминания о ней, то все забуду.
Франко считает, что мне нужно сходить к врачу. Может, он выпишет снотворное или антидепрессанты.
А я считаю, что это для слабаков и не собираюсь глотать пилюли, чтобы справиться с горем. Алкоголь — мой единственный выход. Вы можете не согласиться и настаивать на том, что медикаменты — альтернатива получше, но мне не нравится идея давать доктору карт-бланш манипулировать собой с помощью рецептов. Если кто-то и будет манипулировать мной, то... это я сам.
Я пытаюсь не думать о той ночи с Опти. Пытаюсь не думать потому, что в сравнении с ней, все остальное бледнеет. Это была лучшая ночь в моей жизни. Я не знал, что так случится. Она не знала, что так случится. Но, черт возьми, это произошло.
Сейчас середина ночи и автобус катится по сельской местности где-то в Европе. Я лежу на койке и собираюсь воссоздать ту сцену в своей голове. Закрыв глаза, позволяю себе предаться воспоминаниям.
Я захожу в гостевую комнату как раз тогда, когда Опти выходит из смежной ванной. Она чистит зубы. Она всегда делает что-нибудь еще, пока чистит зубы. Сейчас, например, роется в сумке на полу.
— Что ты ищешь? — спрашиваю я. Мне становится грустно, когда я вижу эту сцену. Опти уже собралась и готова к тому, чтобы отправиться в Миннесоту завтра утром. Я не знаю, когда увижу ее вновь. Мы никогда не расставались больше чем на день-два, да и это было редкостью.
Она передвигает зубную щетку в бок и пытается говорить с пеной во рту.
— Пижаму, — отвечает она. По крайней мере, я надеюсь, что это так. Но потом Опти разворачивается, бежит обратно в ванную, выплевывает пасту и возвращается с сияющей улыбкой на лице.
— Пижаму, — повторяет она. — Думаю, она в другой сумке, которая уже в машине.
— Дай мне ключи, я принесу ее, — предлагаю я.
Она качает головой.
— Не, все нормально. Обойдусь и без нее. Ты можешь выключить свет? — спрашивает она.
Я буду скучать по этому. По нашей дружбе. Она всегда была здесь. Со мной. Мы все делали вместе. С детства мы проводили ночи под этой крышей: либо в моей комнате, либо в гостиной на диване или, как в последние пару недель, здесь, в гостевой комнате. Всегда вместе. Черт, я не знаю, как после сегодняшней ночи буду засыпать, не ощущая ее тела в своих руках.
В ыключаю свет и снимаю шорты с футболкой. Я всегда сплю в плавках, но обычно жду темноты, чтобы снять их. Это довольно странно, потому что утром я выползу из кровати, и она все равно увидит меня. Хотя, с другой стороны, ночь — это всегда более сокровенное время. Темнота приносит с собой желание. Черт, я люблю эту девушку уже целую вечность. Но она не знает об этом.
З аползаю на левую сторону кровати, потому что она всегда спит на правой.
Сквозь жалюзи пробивается лунный свет, и я вижу ее силуэт, когда она стаскивает шорты вниз. Движения ее быстры, но для меня все происходит как в замедленной съемке. Когда они повисают на лодыжках, чувствую знакомое возбуждение. Мой взгляд скользит вслед за ее руками, которые исчезают за спиной, чтобы стянуть лямки бюстгальтера под майкой, и вот уже он волшебным образом появляется в ее руках. Опти бросает его вместе с шортами на сумку и идет к кровати. На ней маленькие розовые хлопковые трусики. Кто сказал, что они не сексуальны, просто никогда не видел в них Опти. Черт. У меня могут быть неприятности. Возбуждение начинает обретать формы и мне негде его спрятать. Потом я перевожу взгляд на ее бледно-желтую майку, выцветшую от частых стирок. Она у нее уже много лет. Ее соски, такие темные и прекрасные выпир ают сквозь поношенную ткань. З акрываю глаза и делаю несколько глубоких вдохов, пытаясь успокоиться, а потом говорю сам себе: "Соберись, чувак. Это Опти. Ты видел ее в бикини миллион раз." Но, черт возьми, это совсем другое, поэтому я добавляю: "Она не знает, что ты можешь видеть ее, извращенец. Прекрати глазеть на ее великолепное тело".
Как только Опти заползает под одеяло, то сразу же перебирается на мою сторону и прижимается в поисках тепла. Холодные простыни, как и всегда, вызывают у нее дрожь, она опускает руку на мою грудь, а голову на плечо. Я обнимаю Опти и кладу ладонь на ее бедро. И сразу же, все в этом мире становится так, как и должно быть.
Когда она начинает говорить, ее голос больше похож шепот. Он тихий, но все равно разрывает тишину:
— Я буду скучать по тебе, чувак. Очень.
Целу ю ее в лоб и шепчу в ответ: "Я тож е. Ты даже не представляешь как".
— Тебе придется купить одну из этих огромных подушек или надувную куклу, чтобы прижимать их, когда я уеду.
Конечно же, она шутит, поэтому я начинаю смеяться.
— Думаю, я даже смогу найти такую, которая будет разговаривать и пукать во сне. Своего рода реалистичную копию тебя.
Она хлопает меня по животу, но, тем не менее, смеется.
— Заткнись. Это не правда. Грейси бы мне сказала.
Логика ее отрицания вызывает у меня еще больший смех, и я признаюсь: "Это не правда. Я пошутил."
С довольной улыбкой она переворачивается на другой бок, и я следую ее примеру. Чудовище в штанах уж е немного успокоилось, поэтому притягиваю ее поближе к себе. Именно так мы всегда и спим. Как же приятно держать ее в руках. Клянусь, Бог создал Опти именно для меня. П рижимаюсь лбом к ее затылку, и на меня накатывает грусть. Она уезжает. Опти уезжает. У меня странное предчувствие, что это — все, финал, но сердце быстро задвигает его подальше.
— Я люблю тебя, Опти.
Она ласково гладит меня по прижатой к ее животу руке.
— Я тоже люблю тебя, Гас. — Опти всегда знает, как заставить людей чувствовать себя любимыми. У нее это чертовски хорошо получается.
Когда ее рука замирает, я понимаю, что майка немного задралась , и теперь мой мизинец и безымянный палец касаются ее обнаженной кожи чуть выше трусиков. Я дотрагивался до ее кожи миллион раз. Но не так, как сейчас.
И, черт, возбуждение в паху опять начинает быстро нарастать. Чтобы избежать неловкости, я сдвигаю бедра так, чтобы не прижиматься к ней. Но ничего не могу с собой поделать — моя рука начинает жить своей жизнью. Дерзкие, но нежные, эгоистичные, но щедрые поглаживания должны расслабить нас обоих. Пальцы скользят по этой тоненькой полоске кожи, наслаждаясь ей. Почувствовав, что Опти напряглась в моих руках, я замираю.
— Прости, — шепчу я. Но, когда я поднимаю руку, она берет ее и притягивает обратно, тем самым давая мне свое разрешение. Не думая ни секунду, я принимаю его. В этот раз я полностью просовываю руку под футболку так, чтобы и пальцы, и ладонь касались ее кожи. Теперь мы оба дышим чуть чаще. Она выглядит расслабленной в моих руках, но я чувствую каждый ее вдох — медленный и размеренный. Опти так делает лишь когда концентрируется на чем-нибудь.