Время, проведенное сегодня с этими людьми – как бесплатная терапия. Оно оставляет после себя надежду на будущее. Наверное, у меня было много таких «надежд» за все эти годы, но никогда еще я не испытывала прозрение.
У меня есть мама. Папа. Дядя и тетя. Я приняла их такими, какие они есть и не возмущаюсь по поводу их недостатков. Они есть у всех. Но я никак не могла принять того, кто мы есть вместе – семья. Как родители они никогда не казались мне нормальными. Я всегда хотела быть частью идеальной семьи. Но, может быть, таких просто нет?
Думаю, самым большим прозрением для меня стало то, насколько я люблю свою семью – всех их. Даже, если они не столь сильно любят меня, это не важно. Главное – что чувствую я. Дело в моих чувствах и понимании того, что любовь не бывает идеальной. Но если благодаря ей в твоей душе – спокойствие, то и неважно, если она немного односторонняя. Возможно, стоит расширить понятие семьи и включить в него друзей. Потому что друзья – это семья, которую выбираешь ты.
Понедельник, 25 декабря (Гас)
Сегодня Рождество, поэтому я проснулся рано. Это мой любимый праздник, хотя в прошлом году он прошел как-то мимо меня. Опти умирала и было не до празднования. Я только что вернулся из длинного турне. Мой мозг был в отключке. Тело было едва живое от того, что ему ежедневно приходилось выносить. В общем, Рождество было загублено.
Но сегодня совершенно другой случай. Сегодня мы собираемся праздновать.
Густов уже много лет не навещал нас в этот день.
У меня привычка выходить на свежий воздух, как только, проснусь. Даже несмотря на то, что мне уже не нужна утренняя затяжка, я следую обычному ритуалу и просто вместо сигареты жую жвачку. Когда я открываю дверь, то вижу Густова, который сидит на веранде и пьет кофе.
– С добрым утром, маэстро.
Он поворачивается ко мне и улыбается. Я люблю, когда он делает это именно так. Его улыбка всегда наполняла меня гордостью за то, что я являюсь частью его жизни.
– Гас. Доброе утро. И счастливого Рождества тебе.
– И тебе счастливого Рождества. – Я киваю на его кофе. – Вижу, ты уже приготовил себе напиток.
Он поднимает кружку и на его лице появляется шаловливая улыбка.
– Определенно. И он хорош. Тебе стоит присоединиться ко мне.
Густов всегда привозит с собой собственный кофе. Наверное, турецкий. Он настолько крепок, что мне приходится разбавлять его половиной кружки молока и тонной сахара. Я даже и не пью кофе с молоком, но это единственная возможность сделать его «употребляемым».
– Не–е, я – пас. Не понимаю, как эта хрень еще не сожрала твои внутренности.
Он смеется, а потом замолкает на несколько минут и просто любуется закатом.
– Кейт была единственной, кому нравился мой кофе.
Его слова вызывают у меня улыбку. Густов прав. Так оно и было.
– Нравился? Да она обожала его. Вы, мой друг, оказывали на нее плохое влияние.
– И почему это? – обиженно произносит он.
– Ты привил ей два порока: кофе и скрипку. – Эти две вещи всегда будут ассоциироваться у меня с ней.
– С радостью признаю свою вину, – улыбается Густов и задумчиво кивает. Эта улыбка всегда предназначалась для Опти и Грейс. Он не часто бывал у нас, когда мы росли, но если приезжал, то всегда проводил время с ними. Их отца никогда не было рядом, поэтому у Густова было особенные отношения с Опти и Грейс. – Так странно быть здесь и без них.
– Да–а.
Густов переводит на меня взгляд, и я понимаю, он собирается сказать то, что мне нужно услышать. Он всегда был мудрым, этакой «старой» душой. Думаю, именно поэтому Опти так любила его.
– У нас у всех есть свой путь. Чем старше я становлюсь, тем больше мне хотелось бы верить в то, что мое предназначение – чему-нибудь научить молодое поколение… как ты. Но чему научили меня за все эти годы Кейт, Грейси и ты, мой мальчик – тому, что я не учитель, а ученик. Вы трое – самые искренние, пылкие человеческие создания из всех, что я встречал. Ваша дружба – это что-то нереальное. – Его лицо смягчается, и он снова улыбается мне. – Ты так напоминаешь мне свою мать.
Я улыбаюсь, потому что это самое приятное из всего, что я слышал в жизни.
Густов кивает, признавая мою молчаливую благодарность.
– А где скрипка Кейт?
– В моей комнате. Она оставила ее мне. Наверное, тебе стоит забрать ее, ведь ты подарил Опти эту скрипку.
Он улыбается и качает головой.
– Может я и подарил ее ей, но ты вдохновил Кейт играть, поэтому она принадлежит тебе.
– Я хочу выставить ее в стеклянном шкафу. Что думаешь по этому поводу? – озвучиваю я идею, над которой раздумываю уже довольно давно.
– Думаю, это будет отличным мемориалом очень талантливой и милой девушке.
Вместо грусти я почему-то испытываю облегчение.
– А ты сыграешь на ней еще один раз? Сегодня? Думаю, Опти хотела бы это увидеть перед тем, как ее скрипка «уйдет на покой».
Он поднимает взгляд в небо и на его лицо возвращается улыбка, предназначенная только для Кейт.
– Почту за честь.
Несколько минут мы молчим, а потом Густов говорит:
– Я не видел, что ты куришь с тех пор, как приехал. Посмею ли я с надеждой предположить, что ты бросил?
– Бросил. Но теперь у меня другое пристрастие – жвачка. Сменил одну отвратительную привычку на другую.
– Это хорошо. И еще, Гас. Знаю, мы особо не разговаривали о твоей карьере, но я следил за вашими успехами. В основном через Одри, конечно, но также изучал отзывы об альбоме и интервью. У меня такое чувство, что ты еще не достиг своего пика, только не с твоим невероятным потенциалом. В зависимости от того, как его поощрять и развивать, можно достичь признания или потерпеть неудачу. Думаю, сейчас как раз наступает тот момент в твоей жизни, когда нужно реализовывать свои возможности. Я желаю тебе того успеха, который ты сможешь вынести. Потому что у каждого есть предел и некоторые ломаются раньше других, испорченные славой и деньгами. – На секунду на его лице появляется напряженное выражение, но потом он снова переводит взгляд на меня и нежно улыбается.
– Знаю, к тебе это не относится и надеюсь, что, ради всего святого, так оно и останется.
– И кто только что говорил про студента? – подначиваю я Густова, но его слова эхом отдаются в моей голове. Они подкрепляют мои надежды и страхи. Он прав. Он, как всегда, прав.
***
Ма приготовила два противня своих знаменитых булочек с корицей. Все сидят на пляже, завернувшись в одеяла, потому что возле воды прохладно. Мы с Паксом уже прикончили один противень сами, как парочка жадных дикарей. Ну а остальные доедают второй, как нормальные цивилизованные люди.
От Келлера приходит сообщение. Когда я открываю его, то вижу видеозапись, на которой они поют со Стеллой, а на столе рядом с ними стоит фиолетовый CD проигрыватель. Малышка и правда орет во все горло. Я прибавляю громкость, и мы смотрим и слушаем их дуэт. С наших лиц не сходят улыбки, потому что то, что мы видим – это ничем не омрачённое счастье и любовь. Это то, каким и должен быть сегодняшний праздник. Закончив пение, они поздравляют меня с Рождеством и благодарят за подарки. Я не посылал их ради благодарности, но знаю, что никогда не сотру из памяти послание Келлера и Стеллы.
Когда мы возвращаемся в дом, я иду прямиком к елке и вручаю каждому свои подарки. Это моя любимая часть праздника. Паксу достаются отличные наушники. Нетерпюха получает первое издание своей любимой книги, а Густов – бутылку обожаемого им вина. Подарок для Ма я приберегаю напоследок. Опти и Грейс обычно проводили рождественское утро с нами, потому что их мама не слишком рвалась исполнять родительские обязанности. Мы всегда обменивались самодельными сюрпризами. У девчонок никогда не было денег, но им постоянно удавалось подготовить что-нибудь значимое, поэтому и мы с мамой старались делать то же самое. В этом году я собираюсь подарить ей песню: слова к ней написала Опти – не знаю, когда она только успела – а музыку сочинил я на прошлой неделе. Записал ее на пергаменте и вставил в рамку. Перед тем, как отдать подарок Ма, говорю ей, что он от Опти и меня. Она еще не открыла его, а по ее щекам уже текут слезы.