Из этого вытекает одна много разъясняющая деталь: очевидно, Ярмила еще до роковой ссоры с мужем переселилась к родителям на Винограды, куда Гашек не хотел идти, а может быть, и не мог. Унижение и безнадежность довели его до отчаяния. «Психологическая загадка», чем бы она ни была — реальной попыткой свести счеты с жизнью или разыгранной мистификацией, — явилась следствием глубокого психологического кризиса.
Но цели своей Гашек все же достиг. После упомянутого эпизода Ярмила к нему вернулась. Даже несколько раз посетила его в психиатрической лечебнице и заставила прийти туда своего разгневанного отца. Тесть растроган покаянием и обрадован тем, что зять хочет здесь вылечиться от алкоголизма; есть сведения, что он даже оплачивает обслуживание по I классу. Для Гашека пребывание в психиатрической лечебнице было своего рода внутренним освобождением. Поэтому он не спешит покидать ее. (Эпизод, в котором Швейк, отпущенный из сумасшедшего дома, требует положенный ему обед, имеет, таким образом, отдаленную реальную основу.)
Безысходность положения становится для Гашека фатальной. У него нет сил противостоять судьбе. Как явствует из полицейских протоколов, после краткого периода спокойной жизни он вновь возвращается к прежним бродяжьим привычкам. В дом на улице Коменского на Виноградах он так и не переехал.
3 мая 1911 года полицейский Шнайдр установил, что Гашек живет у матери на Велеградской, № 1411. Тот же адрес мы находим в следующем протоколе: «Имп.-кор. полицейский инспектор Йоз. Земан задержал Яр. Гашека за нарушение ночного спокойствия, поскольку 14 июля в 2 ч. 45 м. ночи на улице У водарны на Крал. Виноградах он стрелял из детского пистолета, заткнутого пробкой, производя тем самым столь же громкий звук, как от стрельбы из настоящего револьвера. Пистолет конфискован и приложен к протоколу в качестве corpus delicti»[55].
Место жительства Ярослава Гашека пытается отыскать и окружной суд на Смихове, по всей вероятности, дабы задним числом известить, что ему и его жене разрешено вести комиссионную торговлю собаками. Уже 31 августа 1911 года Гашека у матери не застают. Начинается бюрократическая канитель. Следует цепь бесконечных запросов и рапортов. В результате выясняется, что Ярослав Гашек еще в начале года переселился во Вршовицы (sik![56]), но до сих пор там не прописан. Только в конце года полицейское управление регистрирует этот адрес: Вршовицы, 363.
В начале 1912 года неподвижные воды полицейского расследования вновь всколыхнул запрос земского Института для душевнобольных, желавшего знать адрес своего бывшего пациента. Волокиту по этому поводу решительно пресекает императорско-королевский полицейский Франц Сладек, великолепным казенным «чешским языком» доносящий: «Проживать там» (Вршовицы, 363).
Гашек сознательно скрывает от полиции свой вршовицкий адрес. Не хочет, чтобы Ярмила узнала о ночных похождениях и чтобы полиция беспокоила ее запросами. Ведь он обещал ей на сей раз действительно исправиться. Ярослав делает последнюю попытку спасти свою семейную жизнь и потому любой ценой старается сохранить декорум благополучия.
Что произошло в отношениях любящих после короткого супружества и как усложнилась их жизнь, мы узнаем от подруги Ярмилы Вильмы Вараусовой, которая записала ее рассказ: «Когда Гриша опять оказался без работы и без денег, родители сняли им квартиру во Вршовицах, в доме, где жила тетя Ярмилы, и перевезли туда мебель. А Ярмилу забрали домой.
Воздействовали на нее и различными доводами, и грубым нажимом, вынуждая прекратить с Гашеком общение, полностью от него отказаться. Наконец Ярмила сдалась и некоторое время поступала, как требовали родители. Но потом они с Гашеком снова встретились и сошлись, вели себя как до замужества, тайком назначали свидания.
И вот теперь ждут ребенка.
Когда родители узнали об этом, они поняли, что противиться уже не к чему, и позволили Ярмиле переселиться во вршовицкую квартиру».
Этим в какой-то мере объясняется, почему полиция тщетно разыскивает место жительства Гашека. Подруга Ярмилы описала и свое посещение вршовицкой квартиры: «Ярмила привела меня в старый доходный дом… Раскрыла двери, которые вели с лестницы прямо на кухню. Никакой передней, ванной, никаких удобств. В кухне белая мебель, несколько предметов спальни из канадской березы, все свалено одно на другом до самого потолка. За кухней — темная продолговатая комната, и в ней перемешаны кабинет из мореного дуба со спальней. Не квартира, а склад мебели».
Не зря Гашек чувствует себя неудачником: что бы он ни предпринимал, все оборачивалось против него. Он вновь делает отчаянные попытки найти службу. Но тщетно. В ноябре 1911 года он наконец становится помощником заведующего рубрикой городской хроники в газете «Ческе слово» (3 января 1912 года он официально упомянут в списке редакционных работников). Гашек и на этот раз воспринимает свою роль с юмором. В сатире «Один день в редакции газеты „Ческе слово“ он с похвалой отзывается о новой должности: „В любой газетной редакции самое удобное место, откуда можно, как из укрытия, следить за всеми политическими махинациями и трюками, — это место хроникального репортера. Ты себе занимаешься убийствами, сломанными ногами и прочими напастями, а тем временем можешь прекрасно наблюдать, что делается вокруг тебя“.
Профессия хроникального репортера заставляла его непрерывно находиться в гуще повседневной городской сутолоки и плохо совмещалась с упорядоченной семейной жизнью. Лучшим источником информации — наряду с полицейской управой и залом суда — были пражские трактиры. Э.Э. Киш описал так называемую журналистскую биржу в ресторанах «У Ходеров» и «У Брейшков», где репортеры различных газет обменивались судебными отчетами и местной хроникой. Первую скрипку среди них играл Гашек, бойко продававший свои сообщения и хроникальные заметки по две кружки пива за штуку. Их цену в журналистских кругах снижало прочно установившееся мнение, что кое-какие происшествия Гашек выдумывает сам.
Он часто ночует в редакции, играет внизу, в ресторане «Золотая гусыня», в карты, посещает балы и развлекательные вечера, чтобы познакомиться с известными личностями, рыщет в поисках новостей и курьезов. А дома, во вршовицкой квартире, плачет несчастная, снова обманувшаяся в своих надеждах женщина, тень прежней самонадеянной Ярмилы, и пишет ему письма, полные горечи и упреков. Одно из них написано после смерти матери Гашека, за два с половиной месяца до рождения их ребенка. Оно было послано из Виноградской больницы и датировано 24 января 1912 года: «Не опоздай на похороны, это было бы позорно и непростительно.
А вечером приходи ко мне, или я стану думать, что ты и меня собираешься покинуть. Ты ведь знаешь, что я одна на всем свете люблю тебя и только тебя. И жалею.
Поплачь, если ты на это способен, дома. Я знаю, ты ее любил, но и тут сказалась твоя ужасная небрежность во всем. Там не плачь. Еще подумают, будто ты ломаешь комедию. И приходи ко мне».
Беззаботность Гашека, веселившая товарищей и действовавшая в гнетущей предвоенной атмосфере как ободряющее начало, в личной жизни оборачивалась грубой жестокой силой, терзавшей душу молодой женщины. Поэтому о своей большой любви к Грише Ярмила вспоминала с горечью, тем более что в дальнейшем никого уже так не любила.
В газете «Ческе слово» Гашек вновь смело прибегает к мистификации. Печатает сенсационные сообщения и хроникальные заметки, привлекающие внимание читателей. (Статья «О домовых в Коширжах» вызвала даже интерпелляцию в парламенте.) Но на сей раз причиной его вынужденного ухода были не всякого рода выдумки и «утки». Виной тому была бескомпромиссная, непокорная натура Гашека. Тут уже сказалась не богемная беззаботность, а способность решительно и твердо отстаивать политическую позицию.