Мы договорились, что к ночи я за ним зайду. И вот поздно вечером мы с женой заглянули в «Монмартр». Гашек сидел за длинным столом и произносил какую-то импровизированную речь. Сразу подбежал к нам. Мы обрадовались встрече. «Пожалуй, я пойду сегодня с вами, пересплю где-нибудь у вас, хоть на полу». Мы взяли Гашека к себе. Бедняга ко всему еще страдал в это время ревматизмом.
Уложили его в заранее разостланную постель в маленькой комнатке. К утру жена уже приготовила для Гашека один из моих костюмов. В некоторых отношениях он был как малое дитя и, переодеваясь, блаженно улыбался. «У вас тут хорошо!» — «Не хочешь у нас остаться?» Он посмотрел на меня, не шучу ли. Уже начинались холода, зиму Гашек не любил. «Будешь спать в этой комнатке, есть вместе с нами, да я бы тебе еще кое-что платил». — «И ты бы это для меня сделал? Ведь я испорчу вам медовый месяц!» Мы засмеялись. «Оставляем тебе здесь — но с одним условием! Если хочешь у нас жить, ты должен бросить замашки бродяги. Выходить в одиночку тебе не разрешается. Можешь писать, делай что угодно, но как только начнешь слоняться по трактирам — больше к нам не возвращайся. Всюду будешь ходить с нами. Идет?» Гашек пришел в восторг, пообещал вести себя добродетельно, никуда самостоятельно не отлучаться и вслух радовался, что у него снова будет крыша над головой».
За работу в редакции «Света звиржат» новый редактор принялся с жаром, который проявлял еще при старом шефе. Гаек тоже подражал покровительственной манере покойного тестя; нахваливал трогательные «зоологические» юморески Гашека (о них еще пойдет речь) и позволял ему выпить немного пива в приличном кругу «У Брейшков» или в «Копманке».
Очевидно, к этой поре относится веселая фотография, на которой Гашек осуществляет свою «ледовую операцию» «У Брейшков». Во время одного из трактирных споров он побился об заклад с ресторатором, что докажет свою выдержку и всю вторую половину дня будет скалывать на улице лед. Работая, он обращался к собравшимся зевакам: «Смотрите, хорошенько смотрите, чем нынче приходится зарабатывать на хлеб чешскому писателю!» Фотография была напечатана в «Светозоре».
Весной 1913 года они с Гаеком чаще всего ходили в старинный малостранский трактирчик «У короля брабантского», а когда выдавалась теплая погода, сиживали на террасе «Золотого колодца», где тенор Лейтцер пел под гитару старопражские песенки.
В остальном же у Гашека в «Свете звиржат» был жесткий режим. Если Ладе нужна была юмореска для «Карикатур», он мог «одолжить» его, но обычно не более чем на три часа. Столько времени требовалось, чтобы Гашек успел дойти с Ладой до ресторана Флашнера «Копманка», здесь, в уютной обстановке, написать рассказ, выпить две-три кружки пива и вернуться в свою редакцию.
Но однажды он не стал спешить с возвращением, «Я прорвал блокаду», — говорил он, улыбаясь, и опять поселился у Лады. Гаеку он подстроил очередную каверзу: взял в его отсутствие новые жокейские штаны и сапоги и стал в них прогуливаться по пражскому «корсо». Гашека тяготила редакционная поденщина и необходимость быть благодарным за то, что его снова хотят сделать «добропорядочным» человеком.
Летом 1913 года он возвращается к старой бродяжнической жизни. Уход из семьи, богемное существование, официально оправданное пребыванием в психиатрической больнице, избавляют его от всех запретов и обязательств. Гашек снова вдыхает пьянящий запах свободы. А поскольку в ту пору он уже известный писатель и юморист, его летние странствия по средней Чехии превращаются в поистине дадаистские похождения, за которыми с интересом следит широкая общественность. Передряги совместных скитаний позже описал З.М. Кудей в книгах «Вдвоем бродяжничать лучше» и «Вдвоем бродяжничать лучше, втроем — хуже». Эти книги превращают жизнь Гашека в собрание веселых анекдотов, лишенных глубокого смысла… Однажды был жаркий летний день. И оба друга для увеселения присутствовавших выкупались в пруду, надев дамские купальные костюмы. Документальный снимок друзья послали Йозефу Стивину[77] в «Право лиду». Позже он был напечатан также в журналах «Свет» («Мир») и «Светозор». Текст под изображением гласит: «Два опустившихся индивидуума оживляют в сем уборе поэзию еще не исследованных дебрей Подебрадского края. Приятные контакты с органами охраны порядка поддерживаются ежедневно». Рукой Гашека на обороте фотографии приписано: «Таковы последствия воспитания по системе Свойсика»[78].
Целью путешествия был город Пльзень, где они хотели навестить редактора Пеланта. (Карел Педант, один из приверженцев партии умеренного прогресса, напечатал в пльзенском «Смере» («Направлении») статью о Ярославе Гашеке. Тот с ним поначалу и только для виду полемизирует, на самом же деле это лишь предлог, чтобы воскресить атмосферу лучших дней партии умеренного прогресса, — а затем посылает в Пльзень написанные в юмористическом духе «Письма из Праги».) Однако Педант принял друзей против ожидания сдержанно. Почтенный редактор испугался дикого вида двух бродят и после нескольких кутежей отрекся от них. (Этот случай описан в новелле Гашека «Об искренней дружбе».) В Прагу от Кудея приходит известие: «Из Пльзени мы были постыдным образом выдворены и теперь в беспорядке отступаем к Рокицанам».
В следующем году два друга предпринимают новое странствие по средней Чехии. На сей раз они направляются в Посазавье, где собираются навестить певца Дрвоту, члена кабаре Лонгена. Приключения, имевшие место во время этого странствия, Гашек описал в новелле «Чешский Бедекер», а Кудей посвятил им второй том воспоминаний «Вдвоем бродяжничать лучше, втроем — хуже». По описаниям Кудея, это было не бродяжничество в буквальном смысле слова, а скорее какая-то озорная летняя прогулка с целью посещения друзей.
Стихийная жизнерадостность Гашека, выходящая за рамки искусства, связана со способностью свободно видеть и свободно жить. Конечно, это оказало глубокое влияние и на его творчество. Его литературный стиль формируется под воздействием непосредственной жизненной ситуации, естественных свойств материала действительности, лишь по-новому претворенного и освещенного.
В Чехии тогда еще не сложились предпосылки для такого понимания жизни и творчества. Поэтому Гашека и не воспринимали как художественного творца в истинном смысле этого слова.
В разгар войны, на развалинах буржуазной цивилизации, швейцарские дадаисты заявят, что искусство должно подчиняться риску непредвиденных случайностей, скрытых в игре жизненных сил, будут прославлять волшебство неведения и отрицать груз памяти. Однако непосредственный, освобождающий юмор Гашека заключал в себе нечто большее, чем дадаистское всеотрицание. В гашековской насмешке над абсурдностью мира уже звучал призыв к его революционному преобразованию.
«Мой друг Ганушка»
Однажды Гашек шел в Прагу из Коширж, где после периода скитаний временно поселился на вилле «Боженка» у путешественника Фрича. На Уезде он свернул в трактир, где сидело несколько каменщиков с соседней стройки. У них уже не было денег, и потому они собирались уходить. Но Гашек, не желая остаться без общества, угостил всех пивом. Позднее оказалось, что платить ему нечем. Пришлось оставить в залог пальто. На улице было холодно, шел дождь. У сада Кинского писатель встретил добродушного полицейского, который спросил, почему он без пальто. Гашек пожаловался, что у него отобрали пальто в трактире. Полицейский, возмущенный таким бессердечием, тут же отправился расследовать это дело. Тоща трактирщица, разумеется, рассказала ему, как все было. Полицейский, рассердившись, что Гашек его обманул, стал его допрашивать. Выяснил, что у того нет постоянного места жительства, и задержал как бездомного.
77