Он в раже. Он рвет на себе волосы. Он бьется головой об стену.
Но ведь он-то! Он-то!
Он – другое дело! Этого требует его талант! А, может быть, и у нее есть какой-нибудь талант, который этого требует?
Она – женщина.
– Ты меня опозорила! Ты – последняя из тварей! – кричит он, как закричал бы на его месте всякий муж.
И надо видеть в эту минуту Режан, когда она, бледная, с перекошенным лицом, падает под тяжестью оскорблений, едва сдерживаясь, чтобы не крикнуть:
– Я солгала!
Прежней Режан, Режан «Sans-Gêne»[20], веселый и задорный талант которой искрился как шампанское, больше не существует.
Театр «Vaudeville»[21] превратился в театр тихих драм, беспросветных и тяжких, как жизнь.
Покинутая жена, несчастная мать, женщина, полная самоотвержения, самопожертвования, женщина-жертва, способная на самое великое безмолвное страдание, – нашли в Режан свою поэтессу.
Она чудными и тонкими акварельными красками рисует нам эти образы, эти страдания, эти тихие трагедии невысказанных слов, невыплаканных слез.
Это сделало всесокрушающее время.
От таланта Режан веет нежным и печальным ароматом увядающей розы.
Быть может, вы предпочитаете дерзко красные розы ранней весны, но в грустном аромате увядающих цветов так много прелести и элегии.
Я не знаю, когда Режан была лучше, прежде или теперь.
Но это две совершенно различные актрисы.
Над столицей мира, над «ville lumière»[22] она блестит теперь бледной и печальной угасающей утренней звездой.
И много новой прелести в этом новом её тихом блеске.
20
…
21