— Дальше, Гассанъ!
— Да… Никапулла въ судъ ходилъ, и турки наши въ тюрьмѣ сидѣлъ… два недѣль сидѣлъ… Я сказала Джедди: „Никапулла обманывалъ, Али въ Стамбулъ засидѣлъ, скоро бывалъ, письмо присылалъ“… Джедди вѣрилъ и плакалъ…
Гассанъ взялъ мою руку и сталъ говорить громче.
— Штормъ была… сильный буря. Камни шумѣлъ, маякъ тушилъ, баркасъ швырялъ на камни…
— Да баракъ въ море топилъ и наши турки три потопилъ… Ночь… ночь… Джедди не спалъ, кукла держалъ, лепеталъ: „Али… Али“… Меня тормахала: „Али… Али… на море ступай!.. Смотри Али!..“ — Нордоста свистѣла, ледъ замерзала… „На море иди! Али смотри“!.. Взялъ я Джедди… горячiй былъ… вся красный, какъ туфля… Закрылъ шаль, къ морю пошли… У-у-у… Темъ, какъ чёрный глазъ… Шумитъ-шумитъ… камни шумитъ… гремитъ-гремитъ… Стали у маяка… — „Ну? что? — говорилъ я: — кто поѣдилъ въ темь? Чёрный глазъ, — ничего не видали… Спитъ Али въ Стамбулъ, солнца ждетъ… Какъ солнца высоко ходилъ, — прiѣдилъ Али… Домой надо… всѣ спятъ… Шайтанъ по морю ходилъ“… — Джедди кричалъ: — „Али! Али!.. Джамахэ“… Кричалъ, дрожалъ… плакалъ, барина, тебя звалъ… Всё кричалъ: „ѣзди въ Стамбулъ! Сейчасъ ѣзди!.. Проси Накапулла… у него бригъ ходила… ѣзди! Али хочу!..“ Трепалъ насъ шайтанъ, пошелъ мы домой…
Жжж… шштит… — Золотой змѣёй протянулась въ темнѣвшемъ небѣ ракета, щёлкнула и разсыпалась въ море. Кто-то уже встрѣчалъ Святую ночь.
Гассанъ уныло проводилъ взглядомъ ракету и замолчалъ. Я подалъ ему руку.
— Дальше, Гассанъ!..
— Ну… пришли домой… Джедди спалъ, хрипѣлъ: хрии-хри… всё хрипѣлъ… Горячiй… уу-у… Кукля кричалъ, барина кричалъ. Али кричалъ… День кричалъ… хрипѣлъ… Турки наши пришелъ, докторъ звалъ… Джедди хрипѣлъ, не дышалъ… Докторъ говорилъ — горла рѣзалъ… не давалъ… „Ой, зачѣмъ рѣзалъ? Аллахъ не вёлѣла!“ Кричалъ докторъ, ругалась… Не давалъ, ни-ни… Ушла докторъ… Утро стала, солнца вышла… Джедди глазъ открылъ и Али сказалъ… и барина сказалъ… и… захрипѣ-ѣлъ… и… смерть пришёлъ… И кричалъ Гассанъ… Аллахъ сказалъ такъ… Великiй Аллахъ… А Джедди кричалъ: — „Али! Али!.. Джамахэ“.
Старикъ сидѣлъ неподвижно, низко опустивъ голову. Молчалъ и я. Ночь наступила быстро. Въ сторонѣ курзала вспыхивали съ трескомъ ракеты. Десятки огненныхъ нитей тянулись къ звѣздамъ. Совсѣмъ почернѣло море. Вздрагивали верхушки зыби, схватывая тихiе лучи звѣздъ. Время бѣжало…
Я не хотѣлъ уходить. Мнѣ всё казалось, что около насъ — гдѣ-нибудь — Джедди: она забѣжала за край дамбы, сторожить крабика или собираетъ гальку…
— Ну, а ты, Гассанъ? Ты какъ теперь?
— Что я… Виноградъ копалъ… деньга бралъ и въ Стамбулъ, буду тамъ помиралъ, на родной землѣ. Тамъ тепло… хлѣбъ у насъ — пшеничный хлѣбъ… даромъ совсѣмъ… Ѣзди къ намъ, барина, ѣзди!..
— А Джедди? Вѣдь она здѣсь… И ты оставишь её?..
— Ни-ни… Со мной она… Туфли со мной, Джедди со мной, Джедди тамъ — укзаалъ онъ въ пространство; — Джедди тутъ, — указалъ онъ на сердце. — Аллахъ, Аллахъ!.. — Онъ покачалъ головой.
Снова вспыхнули и съ трескомъ разсыпались ракеты. Вздрогнулъ старикъ и сжалъ мою руку.
— Проклятой чужой сторона!.. твоя сторона. Бѣдный человѣкъ обижалъ… Гассанъ обижалъ…
Турокъ затрясъ головой и заплакалъ.
— Чужой сторона… злой сторона… И солнце холодный, и море злой… и люди…
Я молчалъ. Гассанъ потерялъ слишкомъ много, и чужая сторона была для него страшной, и море было проклятымъ. Здѣсь онъ потерялъ всё…
Мы долго сидѣли. Ночь висѣла надъ морской пучиной, глухая ночь. А старикъ не уходилъ въ свой жалкiй уголъ. Плескалось море. Становилось свѣжо.
— Бу-ммм… Ударъ колокола прокатился надъ моремъ и отозвался въ горахъ. Я вздрогнулъ…
Святая ночь!
Вздрогнулъ Гассанъ и вопросительно посмотрѣлъ на меня: его удивило, что ударили ночью.
— Сегодня въ ночь мы празднуемъ великiй праздникъ, Гассанъ. Сегодня ночью воскресъ нашъ Богъ и воскресилъ мёртвыхъ…
Гассанъ шире раскрылъ глаза.
— Ты… сказала… Богъ… воскресилъ мёртвыхъ…
— Да, Гассанъ. Мы такъ вѣримъ и это было такъ.
Турокъ недовѣрчиво покачалъ головой.
Я горячо сталъ говорить Гассану о Христѣ, о его жизни, страданiяхъ и воскресенiи. Онъ всё качалъ головой.
— И когда будетъ конецъ этой жизни, Гассанъ, мы всѣ воскреснемъ и увидимъ всѣхъ, кого любили…
Гассанъ схватилъ меня за руку.
— Постой… постой барина… Ты говорила; вы… вы… А мы? Мы?.. Говори скорѣй!.. скорѣй говори!..
Онъ дрожалъ.
— А мы?.. А Джедди?.. скорѣй говори…
— И вы… и Джедди… всѣ, всѣ…
— Всѣ?.. и Али, и Джедди?..
— Всѣ, Гассанъ. Христосъ всѣхъ искупилъ. Онъ всѣхъ воскреситъ для новой, вѣчной жизни…
— Э!.. э… э… Христоса… хорошiй Христоса… Гассанъ будетъ любилъ Христоса… А-а…
Джедди не ушёлъ… Джедди живой… Гассанъ нашёлъ Джедди… Джедди живой… и Али… и Христоса…
— Смотри, Гассанъ!
Я указалъ ему на ясно виднѣвшуюся площадку собора. Крёстный ходъ съ хоругвями уже шёлъ кругомъ; сотни огоньковъ рѣзали тьму южной ночи; звучно доносилась къ морю радостная пѣснь Воскресенiя.
А со скалы отъ курзала сыпались, взлетали, рвались, трещали ракеты, свѣчи, змѣи.
Весёлый перезвонъ плавалъ надъ моремъ и отдавался въ горахъ.
Гассанъ въ волненiи всталъ, слушалъ, смотрѣлъ и шепталъ: — Христоса… добрый Христоса… Гассанъ не зналъ Христоса… А… а ты, барина… барина… ты… не смѣялся? — вдругъ тревожно спросилъ онъ.
— Гассанъ!!!.
Онъ порывисто схватилъ меня за руку и потянулъ.
— Туда… туда… ближе… барина… добрый, хорошiй барина… Пойдемъ ко Христосу… Я хочу сказалъ Христосу твоему… „Не забудь Гассанъ, не забудь Джедди, не забудь Али!.. Отдай!“
Тррррахъ-ррахъ… тррр — съ грохотомъ взорвался гигантскiй фейерверкъ, и миллiоны огней освѣтили море… И мы пошли.
ГЛАВА III
Каждый вечеръ я видѣлъ Гассана. Днемъ онъ работалъ въ виноградникахъ. Къ вечеру онъ приходилъ на дамбу и ловилъ рыбу. Мнѣ нравились его разсказы о Стамбулѣ, о Джедди.
Послѣ той памятной ночи онъ уже не говорилъ такъ сильно: слѣпая вѣра жила въ нёмъ.
Онъ вѣрилъ, что добрый мой Христосъ приметъ во вниманiе, что добрый барина любитъ Гассана и Джедди и не забудетъ о немъ и его близкихъ. Вѣдь такъ плохо жилось Гассану!
— Ты, барина, сказала, — Христоса любила бѣдныхъ?..
— Да, Гассанъ.
— А-а-а… Я всегда былъ бѣдный, и Али бѣдный, и мой отецъ былъ бѣдный… мы всѣ былъ бѣдный…
Но когда я сазалъ, что Христосъ и его ученики занимались рыболовствомъ, Гассанъ совсѣмъ повеселѣлъ.
— Гхе! — сказалъ онъ, прищёлкивая языкомъ: — и Гассанъ ловилъ рыба, и Али… много ловилъ, всю жизнь ловилъ… А Никапулла, барина? Христоса Никапулла какъ, а?
— Христосъ воздастъ каждому по заслугамъ…
— О-о-о… Никапулла плоха дѣла… Никапулла помиралъ, не вставалъ… Онъ Христоса не знала…
Мнѣ казалось, что Гассанъ въ душѣ пожалѣлъ, что дѣла Никапуллы плохи.
— А Христоса могъ дѣлалъ, какъ нашъ Магометъ, барина?..
— Да, Гассанъ. Христосъ воскрешалъ мертвыхъ, укрощалъ бури, спасалъ утопавшихъ…
— О-о-о… ты говорила… А-а-а-а… Али не погибалъ… Христоса не зналъ… Христоса спасалъ Али… А-а-а… не зналъ Христоса… Я теперь пошелъ Стамбулъ и тамъ помиралъ… Я буду вспоминать Христоса, я буду просить Христоса: отдай Джедди, возьми Гассана! Дай руки, барина! Хорошiй ты, добрый ты, Гассанъ будилъ поминалъ тебя… Ѣзди къ Гассанъ, смотри нашу мечеть. Лучше нѣтъ… мраморный мечеть… золотой весь…