Гассенди не мог поступить иначе, как отказаться от продолжения дальнейшей публикации задуманного им семитомного труда. «Когда он узнал о грозном возмущении перипатетиков против него, он предпочел прекратить свою работу тому, чтобы подвергнуться отвратительным преследованиям», — писал по этому поводу высоко ценивший Гассенди Пьер Бейль (8, т. 1, стр. 112).
Вот исповедь самого Гассенди в письме к тюбингенскому математику и ориенталисту Вильгельму Шикхардту (27. VIII. 1630): «Что касается прочих моих „Исследований“, о которых ты спрашиваешь, почему они еще не вышли в свет, причиной тому времена и нравы. Я проявил в них немного большую свободу, чем то дозволяют нынешние условия. Ведь хотя я все и умеряю так, чтобы предотвратить наветы, тем не менее я еще не настолько счастлив, чтобы встретить вполне справедливых судей, а потому, стремясь отдать должное времени, помышляю и о безопасности. Оный предвестник, появившись в свет без обычной апробации, едва не привел к трагедии. Подумай, что же должно было произойти со всем прочим заготовленным снаряжением? Итак, я жду другого оборота вещей и лучшей участи, а если она мне не улыбнется, буду петь самому себе и музам. Есть у меня и другие писания о философах древних, но, конечно, я храню их для себя и друзей: ведь то, что хвалит толпа, и то, что ей нравится, — совсем иного рода» (4, т. VI, стр. 35; перевод В. А. Зубова, 15, стр. 67). Таков был печальный урок, усвоенный Гассенди не только из процесса Бито, но и из необходимости предотвращения собственного процесса.
Познакомимся внимательнее с содержанием и характером первых двух книг «Парадоксальных упражнений» и прежде всего уясним вопрос о соотношении партийности и объективности в этом произведении. Заслуженны ли упреки Сортэ, что партийность подавляет в нем объективность, что «в своей борьбе против аристотеликов наш полемист перешел всякие границы?» (67, стр. 257).
Гассенди со всей четкостью и определенностью различает учение Аристотеля и современный ему аристотелизм: «…подкапываюсь я не столько против самого Аристотеля, сколько под взгляды аристотеликов» (5, т. 2, стр. 96). И хотя в каждой главе его работы подвергаются критике, книга за книгой, сочинения самого Стагирита, он неоднократно оговаривает, что «аристотелики часто защищают не столько аристотелевские, сколько свои собственные положения, притом явно противоречащие мнению Аристотеля», и не случайно он назвал свой трактат «против аристотеликов», а не «против Аристотеля» (5, т. 2, стр. 15). В письме Гассенди к падуанскому профессору Лицети мы читаем: «Когда я придерживаюсь взглядов, опровергающих перипатетизм, из этого не следует, что меня надо считать противником Аристотеля…» (5, т. 2, стр. 423). В первом же «Упражнении» он признавал, что «Аристотель благодаря своей одаренности сделал очень много открытий и мы обязаны ему благодарностью за то, что он нам, позднейшим поколениям, предоставил возможность ими пользоваться» (5, т. 2, стр. 58).
Но есть Аристотель и «Аристотель»: подлинный и фальсифицированный — антисхоластический Аристотель Помпонацци и Кремонини и схоластический, томистский. Гассенди не оставляет сомнения в правомерности этого противопоставления.
При всей критической заостренности высказываний Гассенди против учения Аристотеля в них явственно выступают мотивы историзма. Недопустимо «перестать думать о том, что все древнее было некогда новым» (5, т. 2, стр. 59).
Одно дело заслуги Аристотеля перед развитием философии в свое время, другое — их сохранение и значимость столетия спустя, во времена новой философии. «Разве достижения самого Аристотеля могли быть совершены, если бы он не отважился так смело отступиться от взглядов своего учителя и выдвинуть положения, столь противоречащие учению Платона?» (5, т, 2, стр. 50). В этом отношении он должен служить примером для каждого настоящего философа, который должен непрестанно стремиться к поискам и обнаружению нового. «Право же, если бы он жил теперь… и увидел бы, что на слова его ссылаются слепо… какую жалость испытывал бы он к этим малодушным людям…» (5, т. 2, стр. 51). К тому же, воздавая должное Аристотелю, нет никаких оснований умалять историческое значение других философов прошлого, внесших свою лепту в развитие познания. Нет никаких оснований предоставлять ему монополию в историческом прогрессе философии. Величайший вред схоластического аристотелизма в том, что он своим культом Аристотеля тормозит, парализует, баррикадирует дальнейшее развитие творческой мысли, догматически абсолютизирует давно пройденный этап философской эволюции: авторитарное «ipse dixit!» («Он сам сказал!») не может быть критерием истины, определяющим философский приговор. «Подчинять свой ум авторитету того или иного человека недостойно философа» (5, т. 2, стр. 48), превращает его в одну из «бессмысленных обезьян» (там же). Осуждая догматическую косность, бездумное воспроизведение пройденного и обращенное в прошлое топтание на месте, Гассенди призывает: «Будем стараться, будем работать, внесем свою лепту и мы!.. Надо дерзать и мужественно идти вперед…» (5, т. 2, стр. 60).