Но все дело в том, что нельзя останавливаться на достигнутом, на уже познанном. Нельзя поворачивать философию в прошлое. Непознанного неизмеримо больше, чем познанного. Последнее бесконечно мало по сравнению с первым, которое бесконечно велико. И самая грозная опасность для философии — что еще скрытая от нас под глыбой догматизма истина «будет похоронена навсегда» (5, т. 2, стр. 55). Весь так называемый скептицизм Гассенди направлен на предотвращение этой опасности. И хотя один из параграфов его «Парадоксальных размышлений» назван: «Объявляя вещи непознаваемыми, пирронисты не поступают противно природе» (5, т. 2, стр. 385), следующий параграф озаглавлен: «Наряду с этим все же следует допускать существование различных наук». Ключом к этой антиномии является не агностицизм, а стремление «открыто признавать то, что ты не знаешь того, чего действительно не знаешь» (5, т. 2, стр. 388).
В полемике с Декартом Гассенди утверждает: «Мы могли бы думать, что по природе своей подвержены ошибкам и способны обманываться даже относительно вещей, кажущихся нам наиболее достоверными; однако мы считаем, что по своей природе способны познать истину…» (5, т. 2, стр. 478). Наиболее точно выражает его позицию высказывание в «Письме по поводу книги лорда Эдуарда Герберта, англичанина, „Об истине“» (1634): «Ибо хотя я не стану утверждать на манер академиков, что истина вещей непознаваема, однако я считаю возможным утверждать, что до настоящего момента она не познана» (5, т. 1, стр. 83).
Господствовавшее миропонимание безнадежно устарело. Оно превратилось в миронепонимание. Каждый новый шаг научного познания оставляет позади традиционные представления о мироздании. Но новая наука еще очень молода. Она только начинает свой путь. Перед ней необъятная ширь неведомого, нескончаемые горизонты непознанного. Философия обязана предостеречь и новую науку от застоя, побуждать ее к непрестанным исканиям. Гассенди призывает никогда не забывать, что, как бы значительны ни были новые научные открытия, всегда остается бесконечное множество скрытого, требующего все новых и новых открытий.
Осуждая схоластику, наука оправдывает себя. Философская перспектива, открываемая Гассенди, озарена тем же светом, что и бэконовская работа «О достоинстве и приумножении наук». Мыслитель никогда не должен забывать о «сумерках» (caligo), затуманивающих человеческий ум (4, т. III, стр. 231), какие бы просветы ни озаряли его познание. В своей «Логике» Гассенди придерживается правила: не упрекать древних в том, что они знали меньше нас, и не кичиться тем, что мы знаем больше их; не отставать, подобно перипатетикам, в познании нового, памятуя, что грядущие поколения будут знать больше нас. Конечно, существуют познанные вещи, но какая это малость по сравнению с непознанными! К тому же «нередко приходится слышать, как отрекаются от того, что раньше признавалось несомненным» (5, т. 2, стр. 385). Ничем не оправданным самообманом является претензия схоластов на то, что люди, жившие в течение четырех-пяти последних веков, решили все загадки природы на веки вечные. «Но так упасть в своих собственных глазах… чтобы думать, что вся природа давно исчерпала себя в одном-единственном гении (Аристотеле. — Б. Б.), что ничего подобного не могли дать все последующие века, — кто не счел бы это величайшей глупостью?» (5, т. 2, стр. 59). Подобное самомнение Гассенди считает необходимым «искоренять самыми сильными средствами» (5, т. 2, стр. 59). К этому убеждению он возвращается неоднократно на протяжении всей своей жизни, и в своих произведениях, и в своих письмах. «Никто не претендует, вернее, не должен претендовать, — пишет Гассенди де Валуа в 1641 году, — что он познал природу не только всех вещей, но даже одной-единственной настолько совершенно, что ничто в ней от него не ускользнуло» (4, т. VI, стр. 148).